Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

Лучше других предметов преподавался французский язык. Учитель был бретонец и обладал литературным дарованием, как все французы. Я затвердил с ним классиков, сошелся близко с французской колонией в Одессе и с пятнадцати лет начал писать рассказы на французском языке.

После окончания училища меня отправили в Киев; в 1915 году я очутился в Петербурге. В Петербурге пришлось худо; не был о «правожительства», я избегал полиции и квартировал в погребе на Пушкинской улице у {440} растерзанного пьяного оффицианта. В 1916 году я начал разносить по редакциям мои сочинения, меня отовсюду гнали, редакторы (покойный Измайлов, Поссе и др.) все убеждали поступить в лавку приказчиком, я не послушался и в конце 1916 года попал к Горькому. Этой встрече я обязан всем. Горький напечатал первые мои рассказы в ноябрьской книжке «Летописи» за 1916 год[,] ([м] [М]меня привлекли за эти рассказы к ответственности по 1001 ст.), он научил меня важным вещам, и потом, когда выяснилось, что два-три сносных юношеских опыта был и <5іс!> всего только случайной удачей, и

Л. 4

что с литературой у меня ничего не выходит и что пишу я удивительно плохо — Алексей Максимович отправил меня в люди. За семь лет — с 1917 по 1924 — много пришлось узнать. Я был солдатом на румынском фронте, потом служил в Чека, в Наркомпросе, в продовольственных экспедициях 1918 г., в северной армии против Юденича, в 1-й Конной армии, в Одесском Губкоме, был репортером в Петербурге и Тифлисе, был выпускающим в 7 советской типографии в Одессе и проч. И только в 1923 г. я научился выражать мои мысли ясно и не очень длинно[: ]. {441} Начало литературной работы отношу, поэтому к 1924 г., когда в журнале «Леф» появились рассказы «Соль», «Письмо», «Смерть Долгушова», «Король» и др. За два года были написаны «Конармия» и «Одесские рассказы». Потом снова настала для меня пора странствий, молчания и собирания сил. Я стою теперь перед началом новой работы. {442}

БИБЛИОГРАФИЯ

Одесские рассказы.

Рассказы. Изд. «Огонек» М. 1925.

Рассказы. 1925. ГИЗ:, — очевидно, попытка передать [;]> 2-[е] о е {443} изд. 1927.

История моей голубятни. Рассказы. — ЗИФ. М.Л. 1926. Блуждающие звезды. Кино-сценарий. М. «Кинопечать» 1926 г. Беня Крик. Кино-повесть. «Круг» М. 1926.

Конец Св. Ипатия. Рассказы. «ЗИФ» М.Л. 1926.

Конармия. Рассказы. — ГИЗ М.Л. 1926 г. изд. 2-е ГИЗ М.Л. - 1927 г.

Закат. Пьеса Изд. «Круг» М. 1928.

Рассказы. изд-во «Федерация» М. 1932 г.

Ни черновик, ни беловик не содержат даты. Тем не менее, представляется возможным определить временные рамки работы над текстом.

Сведения о сборнике «Рассказы» 1932 года были внесены Бабелем лишь в чистовик. По всей видимости, к моменту завершения черновика сборник еще не вышел в свет. И, действительно, появился он с большим опозданием: «Книжная летопись» зафиксировала его (под № 2344) лишь в 6-ом — февральском — выпуске за 1933 год {444} !

А из этого следует, что работа над черновиком была завершена не позднее января 1933 года, а беловик подвергся правке не ранее февраля того же года.

К такому выводу мы бы, несомненно, пришли, останься новый вариант автобиографии непечатным. А он был напечатан! Только не на русском языке, а по-немецки — в сдвоенном (4/5) номере московского журнала «Internationale Literatur» за 1932 год.

Автобиография Бабеля вошла в подборку «Autobiographien der Sowjetschriftsteller». Публикации предпослано предупреждение редакции («Vorbemerkung der Redaktion»), что из автобиографий устранены подробности, несущественные («unwichtigsten») для немецкого читателя. Бабелевский текст утратил лишь одну деталь — об угрозе привлечения к уголовной ответственности по 1001-й статье.

ISAAK BABEL

Ich wurde in Odessa, im Moldawanka-Viertel, als Sohn eines jüdischen Händlers geboren. Auf den dringenden Wunsch meines Vaters lernte ich bis zum 16. Lebensjahre hebräisch {445} und studierte die Bibel und den Talmund {446} Vom frühen Morgen bis zum späten Abend mufste ich lernen. Nur in der Schule erholte ich mich. Die Schule hiefs: Odessaer

Kommerzschule «Kaiser Nikolaus des Zweiten» {447} . Diese Schule besuchten Söhne ausländischer Kaufleute und jüdischer Makler, adlige Polen, Altgläubige und viele schon nicht mehr ganz junge Billardfreunde. In den Schulpausen gingen wir in den Hafen, auf den Kai oder in griechische Cafés, um dort Billard zu spielen, oder in die Moldawanka, um in Weinstuben billigen bessarabischen Wer.in zu trinken.

Besser als alle anderen Fächer wurde die französische Sprache gelehrt. Unser Lehrer stammte aus der Bretagne und besafs, wie alle Franzosen, literarische Begabung. Ich lernte die Klassiker kennen, schlofs mich der französischen Kolonie in Odessa an und schrieb mit 15 Jahren französische Erzählungen.

Nach Absolvierung der Schule wurde ich nach Kiew geschickt. Im Jahre 1915 kam ich nach Petersburg. In Petersburg ging es mir schlecht. Ich habe kein «Wohnrecht». Ich wich der Polizei aus und hauste bei einem elenden, immer betrunkenen Kellner in einem Keller in der Puschkinstrafse. Im Jahre 1916 begann ich, meine Werke von Redaktion zu Redaktion zu schleppen. Man jagte mich davon, und alle Redakteure (der verstorbene Ismailow, Posse u. a.) redeten mir zu, Verkäufer in einem Laden zu werden. Doch ich hörte nicht auf sie und kam Ende 1916 zu Gorki. Dieser Begegnung verdanke ich alles. Gorki liefs meine Erzählungen in der Novemberausgabe der Zeitschrift «Letopisy» vom Jahre 1916 drucken. Er brachte mir vieles Wichtige bei, und als es sich später herausstellte, dafs die zwei oder drei erträglichen Jugendversuche nur glücklicher Zufall gewesen waren, dafs aus meiner Schreiberei nichts Rechtes wurde und dafs ich ausnehmend schlecht schreibe, schikte mich Alexej Maximowitsch in die Welt. Innerhalb von sieben Jahren, 1917–1924, habe ich vieles gesehen. Ich war Soldat an der rumänischen Front, arbeitete sodann in der Tscheka, im Bildungskommissariat, beteiligte mich im Jahre 1918 an Proviantexpeditionen, diente in der nördlichen Armee, die gegen Judenitsch kämpfte, dann in der Ersten Reiterarmee, war im Odessaer Gouvernementskomitee angestellt, betätigte mich als Reporter in Petersburg und Tiflis, arbeitete als Umbrecher in der 7. Sowjetdruckerei in Odessa, usw. Erst 1925 habe ich wirklich die Kunst gelernt, mei

ne Gedanken klar und nicht sehr weitschweifig auszudrücken. Als den Beginn meiner literarischen Tätigkeit betrachte ich daher das Jahr 1924, in dem meine Erzählungen «Salz», «Der Brief», «Dolguschows Tod», «Der König» u. a. in der Zeitschrift «Lef» erschienen. Innerhalb zweier Jahre habe ich die «Reiterarmee» und die «Odessaer Geschichten» geschrieben. Und dann began wieder die Zeit der Wanderschaft, der Schweigsamkeit und der Kräftesammelns. Ich stehe jetzt vor dem Beginn einer neuen Arbeit {448} .

Перевод не из лучших, да к тому же обнаруживает незнакомство с русскими литературными реалиями: в пассаже «в ноябрьской книжке „Летописи“» родительный падеж единственного числа принят за именительный множественного, отчего название «Летопись» превратилось в «Letopisy» (непонятно, кстати, откуда здесь взялась буква у — обычно она служит для передачи русского ы); выражение «в люди», отсылающее к повести Горького, передано невнятным «in die Welt» (особенно нелепым при обратном переводе на русский: получается или «отправить в мир» с его церковно-монашеской коннотацией, или «пустить по миру» — то есть с нищенской сумой! Единственно уместным здесь было бы, конечно: «узнать мир и людей»…). Не разобрался, видимо, редактор и с 1001-й статьей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, трактующей о сочинениях, имеющих целью развращение нравов или явно противных нравственности. Будучи разъясненной, такая подробность (Einzelheit) могла заинтересовать и немецкого читателя.

Тем не менее, все признаки (в частности, наличие нового финала: «За два года были написаны „Конармия“ и „Одесские рассказы“. Потом снова настала для меня пора странствий, молчания и собирания сил. Я стою теперь перед началом новой работы» ~ «Innerhalb zweier Jahre habe ich die „Reiterarmee“ und die „Odessaer Geschichten“ geschrieben. Und dann began wieder die Zeit der Wanderschaft, der Schweigsamkeit und der Kräftesammelns.