Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

А 30 сентября 1928-го «Правда» напечатала отрывок из выступления Горького перед теми, кто недавно взялся за перо {458} . Иронически отозвавшись о давних нападках на Бабеля, Горький резюмировал: «Товарищ Буденный охаял „Конармию“ Бабеля, — мне кажется, что это сделано напрасно…».

Можно было бы смолчать, но командарм завелся — месяца не прошло, и он Горькому ответил, что мнения своего не изменил, как охаивал, так и охаивает! {459}

И тогда последовал ответ Горького: «Вы говорите, что Бабель „плелся где-то с частицей глубоких тылов“. Это не может порочить ни Бабеля, ни его книгу. Для того, чтобы сварить суп, повар не должен сам сидеть в кастрюле. Автор „Войны и мира“ лично не участвовал в драках с Наполеоном, Гоголь не был запорожцем».

Касательно же возмущавшей командарма бабелевской эротомании, Горький заявил, что Бабель — писатель-реалист, а «война всегда возбуждает бешеную эротику — об этом говорит нам всякая война, это подтверждается поведением немцев в Бельгии, русских в Восточной Пруссии. Я склонен считать это естественным — хотя и не нормальным — повышением „инстинкта продолжения рода“, инстинкта жизни у людей, которые стоят лицом к лицу со смертью» {460} .

А поскольку Буденный углублялся и в литературную теорию («для того, чтобы описывать героическую, небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно прежде всего понимать сущность этой борьбы и природу классов, т. е. быть хотя бы и не вполне осознающим себя диалектиком, марксистом-художником»), Горький его изящно оскорбил: «в стране <���…> два миллиона марксистов, из которых <���…> половина говорит по Марксу так же сознательно, как попугаи по-человечески». К какой половине отнести Буденного, Горький уточнять не стал.

И дискуссию снова прикрыли. А ведь, казалось, раз Троцкого, заклятого врага конармейцев, больше нет, можно говорить правду! А их — на конюшню!

Ладно, это случай Бабеля. Но в театр ведь Буденный не ходил и режиссеров не пугал. От кого же они бежали?

Вот что писал Михаил Чехов труппе 2-го МХАТ в 1928 году, сразу после отъезда из СССР: «Меня может увлекать и побуждать к творчеству только идея нового театра в целом, идея нового театрального искусства» {461} .

А это воспоминания Михаила Чехова о разговоре с Мейерхольдом летом 1930 года в Берлине:

«Я старался передать ему мои чувства, скорее предчувствия, о его страшном конце, если он вернется в Советский Союз. Он слушал молча, спокойно и грустно ответил мне так (точных слов я не помню): с гимназических лет в душе моей я носил Революцию и всегда в крайних, максималистских ее формах. Я знаю, вы правы — мой конец будет таким, как вы говорите. Но в Советский Союз я вернусь. На вопрос мой — „Зачем?“ — он ответил: из честности» {462} .

Для них для всех — Мейерхольда, Грановского, Дикого, Эйзенштейна и Михаила Чехова — новый театр и новое искусство не были пустым звуком. И цель у всех них была одна — преобразить актера, а затем (и через него) — зрителя. Т. е. преобразить человека нынешнего и ветхого в человека чаемого и Нового. Только такое деяние достойно звания Революции. Это и есть Революция.

Революцией — страшной, кровавой и прекрасной — был Троцкий! И пока он оставался действующей фигурой, Революция жила. А в 1928 году Революция в России умерла. И те, кто не захотел жить с ее трупом, бежали.

Для нас сегодня идейный убийца — тот же убийца. Но люди первой трети XX века думали иначе.

Вот донос от 21 сентября 1936 года:

«После опубликования приговора Военной Коллегии Верх[овного] суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн. Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: „Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем, шла и идет борьба с „хозяином“ из-за личных отношений ряда людей к нему. Кто делал революцию? Кто был в Политбюро первого состава?“

Бабель взял при этом лист бумаги и стал выписывать имена членов ЦК ВКП(б) и Политбюро первых лет революции. Затем стал постепенно вычеркивать имена умерших, выбывших и, наконец, тех, кто прошел по последнему процессу. После этого Бабель разорвал листок со своими записями и сказал: „Вы понимаете, кто сейчас расстрелян или находится накануне этого: Сокольникова очень любил Ленин, ибо это умнейший человек. <���…> Для Сокольникова мог существовать только авторитет Ленина и вся борьба его — это борьба против влияния Сталина. Вот почему и сложились такие отношения между Сокольниковым и Сталиным.

А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу, и его многие поддержат. <���…>

Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского — самый блестящий знаток русского языка и литературы. Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений. <���…> Какое тревожное время! У меня ужасное настроение!“

Эйзенштейн во время высказываний Бабеля не возражал ему» {463} .

Им свойственно было обольщаться мечтой, но иллюзий они не питали. И не удивились, когда в одном и том же 1940 году к ним пришла смерть — 27 января к Бабелю, 2 февраля к Мейерхольду.

Надежда — вещь очень хрупкая и неистребимая. Вот и я надеюсь, что наступит миг, когда из неведомых тайных подвалов вынесут рукописи Исаака Бабеля. И будем сверять наличие по описи. Опись сам Бабель составил, 11 сентября 1939 года — в письме, посланном из тюрьмы наркому внутренних дел гражданину Берия Л. П.

Вот — «результат восьмилетнего труда», с 1931 года по первую половину мая 1939-го:

1. Черновики очерков о коллективизации и колхозах Украины;

2. Материалы для книги о Горьком;

3. Черновики нескольких десятков рассказов;

4. Черновик наполовину готовой пьесы, — и

5. Готовый вариант сценария.

О некоторых рукописях мы можем сказать больше — под № 1 числится роман о коллективизации «Великая Криница». Под № 5 — сценарий фильма «Как закалялась сталь», по роману Николая Островского. О некоторых как-то и говорить не хочется — книга о Горьком… А о самом главном — несколько десятков рассказов — сказать просто нечего, потому что ничего про них не известно!