Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

Б. Бобович. Навсегда.

Материал для пьесы очень хорош, но готового произведения мы еще не имеем; это, повидимому , хорошо сознает сам автор, сообщающий в препроводительной записке, что пьеса подвергается коренной переделке.

Работая над новым вариантом<,> т. Бобович должен позаботиться о том, чтобы т. наз. «одесский язык», к услугам которого он часто прибегает<,> — [никогда] всегда оставался бы только средством, никогда не становясь целью.

Введение в текст [жаргона местного] местного жаргона — (если это, конечно, требуется обстоятельствами) — налагает на пишущего дополнительные обязательства в отношении чистоты языка во всем произведении.

Против этого правила т. Бобович часто грешит, употребляя иногда выражения, не только несвойственные духу русского языка, но и просто неправильные. Работая над новым вариантом пьесы<,> — т. Бобович должен объявить этому злу жестокую войну.

И. Бабель

4.9.38. {477}

Рецензия написана от руки и снова зелеными чернилами. Кроме Союза писателей Бобович отсылал свою пьесу и по другим адресам — в Главрепертком при Комитете по делам искусств при Совнаркоме СССР, в сам Комитет по делам искусств (дважды — в январе 1937-го, а потом в ноябре — исправленную и дополненную…) {478} , но успеха так и не добился. О самом Борисе Владимировиче Бобовиче можно рассказывать долго… Одессит, перебравшийся в Москву. Будучи всего на 2 года младше Бабеля, пережил его на 35 лет. Но за долгую свою жизнь выпустил, как полагают {479} , всего две книги — сборники стихов: «Неискренние стихи» (совместно с Александром Кранцфельдом; Одесса, 1916) {480} и «Погоня» (М., 1922; на стеклографе). Это неправда — книг он издал в три раза больше! Но что то были за книги — эстрадные обозрения и текстовки для клубной сцены… Вот и Бабель, искренне симпатизировавший одесситам, ничего хорошего о пьесе Бобовича сказать не смог. Ну что ж, не преуспев в литературе, Бобович нашел свою жизненную нишу — вступил в Союз писателей и заболел. Причем заболел тяжело. Так тяжело, что каждый год Литфонд отправлял его на 2–3 месяца в санаторий, а потом в дома творчества — окрепнуть. Как недужный и малоимущий получал он еще от того же Литфонда материальную помощь… И не год, не два — десятилетия! И тогда Валентин Катаев, старый его приятель, произнес: «Кабы не тяжелая болезнь, Бобович давно умер бы с голоду» {481} .

[ «По указу е.в.»] «ПО УКАЗУ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА».

[пьеса] Пьеса М. Гриневой и С. Разумовского

Мне думается — пьесу следует рекомендовать для постановки. Она не лишена недостатков: конец не оправдывает ожиданий, возбуждаемых первой частью пьесы; протест Чичерина<,> умело введенный в действие, топчется в сущности на одном месте и драматургически замирает; шаблонное изображение высшего света — не обогащает нас ни душевно, ни познавательно.

Зато хорош язык — точный и чистый, хороша, чиста и трогательна тема о том, как убитый накануне Пушкин становится живым и поэтическим сознанием русского народа. Народ этот<,> смертельно уязвленный<,> — и есть истинный герой пьесы.

И. Бабель

26-ХІ-38 г. {482}

В архиве отложились две копии рецензии — рукописная (неизвестной рукой) и машинописная, сделанная до внесения в текст правки. Из этого можно сделать вывод, что Бабель к этой правке отношения не имел и чистосердечно полагал, что у пьесы один автор — Разумовский.

Сергей Дмитриевич Разумовский (настоящая фамилия — Махалов; 1864–1942) начал свою драматургическую деятельность еще в 1900-е годы. Его соавтор — урожденная Мария Ивановна Кузнецова (1895–1966) — хоть и взяла фамилию мужа, Александра Самойловича Балагина (настоящая фамилия Гершанович), но писать предпочитала под псевдонимом. Псевдоним же она себе выбрала непростой — это капитанская дочка Марья Ивановна Миронова, вышедшая, наконец, замуж за Петрушу Гринева. К смене имен Марии Ивановне, актрисе Камерного театра, было не привыкать. А еще она опубликовала несколько пьес, переписывалась с Мариной Цветаевой и оставила воспоминания о великой поэтессе. Что же касается пьесы, отрецензированной Бабелем {483} , то поставить ее так никто и не собрался.

И. Шухов. Заговор мертвых.

Подзаголовок пьесы — «литературный вариант». Это надо понять так, что автор и сам сознает незаконченность пьесы, как театрального представления. Незаконченность эта многообразна: действие ведется старомодно (с великой охотой действующие лица разговаривают сами с собой), намерения автора проступают во многих случаях с излишней наглядностью, причем намерения эти не отстоялись до степени искусства; отсюда — длинноты, ненатуральность разговоров, их напыщенность, цветистость, нарочитость; отсюда — ломающаяся линия характеристик, упрощенность их в одном случае, туманность в другом; отсюда — такие провалы, как примитивнейший, безмятежно благополучный конец пьесы.

Все это — недостатки; но характер писания Шухова таков, что недостатки должны с тем большей настойчивостью толкать его к углублению работы над пьесой. Особенный какой то настой, необычный, пряный, притягивающий, настой слов и мыслей — заставляет читать пьесу с волнением; слова тугие, гороховатые, часто неожиданные; степи Казакстана — место действия — описаны страстно, чуть вычурно, но поэтично; характеры с тяготением к большим и вольным линиям.

Все это сделано угловато, сильно, несдержанно, с яростной и несовершенной борьбой страстей и дел…

Очень хочется просить т. Шухова продолжить работу над «Заговором мертвых». Ему по силам написать правдивое и яркое произведение, в котором свойства его дарования нашли бы искреннее, гармоничное, не искаженное выражение.

ИБ.

23.9.38. {484}

Снова написано от руки привычными зелеными чернилами. Вот только слова выбраны совсем иные… «Гороховатый» — у Даля не сыскать! А это почвенный слой, сразу под подстилкой лиственного войлока: «гороховатый, или ореховый, горизонт, обыкновенно подзольного или зольного цвета, с заметным синеватым оттенком; вся эта масса <���…> легко распадается на шарики или неправильные многогранники, величиной обыкновенно меньше мелкого лесного ореха» (В. В. Докучаев «О происхождении русского чернозема»). Отчего так? А очень просто — Бабелю наконец-то попался писатель. Настоящий! Иван Петрович Шухов (1906–1977) родился и умер в Казахстане. О Казахстане только и писал. Точнее, о проживавших там русских казаках. Причем писал хорошо — в 30-е годы, после публикации двух романов («Горькая линия» о дореволюционном казачестве и «Ненависть» — о коллективизации), его даже называли «казахским Шолоховым».