Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

И ведь нельзя сказать, что Каганович подобной реакции не ожидал. Должен был ожидать, потому что об отношении Сталина к Бабелю знал превосходно. Потому что на бабелеву беду свой отпускной досуг вождь проводил культурно — читал художественную литературу и делился с соратниками своими впечатлениями. И двумя неделями раньше — 7 июня — послал Кагановичу такое письмо:

«В „Новом Мире“ печатается новый роман Шолохова „Поднятая целина“. Интересная штука! Видно, Шолохов изучил колхозное дело на Дону. У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он — писатель глубоко добросовестный: пишет о вещах, хорошо известных ему. Не то, что „наш“ вертлявый Бабель, который то и дело пишет о вещах, ему совершенно неизвестных (например, „Конная армия“)» {502} .

«Наш» в кавычках — это значит «не наш»! Да еще вертлявый, то есть флюгер — и нашим, и вашим!

И вот, зная все это, Каганович решил Бабелю помочь. Во-первых, в письме Сталину специально отметил, что просьба исходит от Горького, и зная особую чуткость к нему т. Сталина…

Во-вторых, об этом свидетельствует само письмо Бабеля. Для чего оно? Неужели горьковского заступничества недостаточно? Недостаточно!.. Не может Политбюро выносить решение: «Уважить пожелание т. Горького, чтоб дали т. Бабелю повидаться с женой…» Существует процедура: обращение — обсуждение — решение. Все открыто, под протокол!

И, в-третьих, то, что письмо было написано в двух вариантах.

Первый принес с собой Бабель. Положил на стол Кагановичу, и тот письмо прочел…

А дальнейшее объясняется разговором. Попробуем восстановить реплики собеседников:

Каганович: Вот вы пишете: «Для того чтобы жить и работать мне нужно устроить мои семейные дела». Но ваши семейные дела — это ваше личное дело, и ЦК личными делами т. Бабеля заниматься не будет. Так что, советую личные дела сюда не вмешивать.

«Операцию щитовидной железы…» Операции разные бывают…

Бабель : Частичное удаление…

Каганович : Вот так и напишите. А, кстати, почему ваша жена живет в Париже, она что — из белоэмигрантов?

Бабель : Избави Бог! Уехала по причине несложившихся семейных отношений, но сейчас все наладилось…

Каганович : Так и напишите.

Бабель (записывает): «Выехала она за границу, принужденная к этому тяжело сложившимися семейными нашими обстоятельствами; теперь острота этих обстоятельств миновала».

Каганович: Ну, а дальше что собираетесь делать — снова разъедетесь, а она в Париже останется?

Бабель : Ни в коем случае, я увезу ее и дочь в Москву.

Каганович: Вот это и напишите.

Бабель (записывает): «Мой долг — присутствовать при ее операции и затем увезти ее и ребенка (трехлетняя дочь, которую я еще не видел) в Москву».

Каганович: Вы пишите: «Я знаю, что крушение личной моей жизни, уничтожение меня, как работника — никому не нужны»… Я повторяю: ваша личная жизнь — это ваша личная жизнь, и разбираться с ней ЦК не намерен… Вы по договору работаете? С кем?

Бабель: С театром, вот подписал договор — через два месяца должен сдать пьесу… Театр — государственное учреждение, я у него в плане… С издательством договор — на роман о гражданской войне…

Каганович: Опять хотите Буденному на мозоль наступить?

Бабель : Да нет, о гражданской войне на Украине, о борьбе с петлюровщиной…

Каганович: Так и напишите.

Бабель (записывает): «Я не могу работать, не могу привести к окончанию начатые работы (в их числе — пьеса, которую надо сдать в театре не позже августа, роман о петлюровщине и др.)».

Каганович: Теперь перепишите и отдайте секретарю. А это письмо пойдет в архив.

Бабель: От всей души благодарю Вас, Лазарь Моисеевич. Каганович: Желаю удачи. Мне бы она тоже не помешала…

Пьеса, упомянутая в письме, — это, несомненно, «Мария». А про «роман о петлюровщине» больше никто не слыхал… Видимо, в кабинете Кагановича Бабель его и придумал… Но вначале, наверное, сказал что-то про роман о коллективизации — «Великая Криница». Только, в свете отклика Сталина о «Поднятой целине», Каганович решил, что это лишнее…

Итак, встреча состоялась, время шло, а дела так на лад и не пошли. Причина понятна — Сталин. И Бабель снова стал надоедать Горькому.

5 июля 1932 года он отправил великому пролетарскому писателю письмо. О существовании этого письма до недавнего времени никто не знал, и впервые цитату из него привел Рейнхард Крумм в своей биографии Бабеля:

«Меня уничтожили. Сокрушить человека в тех областях, в которых сокрушили меня — это можно только за преступление против государства, против Советской власти. Но я таких преступлений не совершал, напротив. Так нельзя говорить, но это уже случилось» {503} .

Цитата эта, как можно понять, дана в обратном переводе с немецкого, но, тем не менее, достаточно близка к оригиналу — ср. в первом письме Кагановичу:

«Я знаю, что крушение личной моей жизни, уничтожение [личной] меня, как работника — никому не нужны и прошу вас поэтому о помощи и содействии».

Горький ли помог, Каганович сумел переубедить Сталина — неизвестно. Но на Бабеля Каганович, несомненно, произвел сильное впечатление.

Об этом можно судить благодаря недавнему открытию Лазаря Флейшмана, установившего, что Бабель являлся одним из московских информаторов журнала «Социалистический Вестник» {504} . Журнал этот выходил вначале в Берлине, а с 1933 года в Париже, но отличался от всех русскоязычных изданий, являясь единственным печатным органом Российской социал-демократической партии (меньшевиков).

Постоянным сотрудником, а затем и главным редактором «Социалистического Вестника» был Борис Николаевский, историк русского социалистического движения, после прихода Гитлера к власти сумевший вывезти из Берлина и переправить в Москву архив Маркса и Энгельса. А в журнале он вел раздел «Письма из Москвы» — тематические подборки сообщений, полученных им не столько из писем, сколько из бесед с наезжавшими в Париж гостями из СССР. Одним из них оказался Бабель. Ему, в частности, принадлежит почти восторженная справка о Кагановиче:

«Нельзя отрицать, К[аганович] — человек совершенно исключительных способностей. Он много читал, и в самых различных областях. И при этом он читал хорошо, с умением разбираться в прочитанном, так что, несмотря на всю хаотичность его чтения, в разговоре он не производит впечатления самоучки, нахватавшегося верхушек, — хотя принадлежность его к этой категории людей все же несомненна. Особенно поражает в нем быстрота, с которой он схватывает новые для него мысли. Говорить с ним — одно удовольствие: ты еще не успел договорить первую фразу, как он уже понял твою мысль, — и, подхватив ее на лету, так отчетливо и выпукло ее формулирует, кок ты сом ее сформулировать никогда не мог бы» {505} .