Сен Сейно Весто - Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя

Нужно сказать, попытки как-то воздействовать на процесс еще на стадии формирования трещины, – скажем, если все центральные издания вдруг в один день бросились бы за разрешением публиковать безбожников или, к примеру, окажись данная рукопись опубликованной и кто-то усмотрит в том повод к мерам, – это вряд ли бы что-то смогло изменить в основе. Насколько тонки там грани перехода из одного состояния в другое может показать та маленькая деталь, что даже люди, заведомо далекие от каких бы то ни было метафизических материй, моментально обратили внимание на то, что верховный муфтий республик, первое лицо во всех мечетях, стоя плечо к плечу с духовным служителем п.н. перед правительственными телекамерами, отражая широту демократических взглядов, с готовностью употребит слово «бог», но сам п.н. никогда не назовет своего бога «аллахом» – разве что в страшном сне. Мягко говоря, ему этого не простят – даже если он каким-то попущением небес окажется способным совершить над собой такое насилие. (Само включение в текст этого мнения, думаю, никого не обидит, поскольку вполне официально разрешено не разделять тех или иных мнений, пожеланий или предпочтений; если нет, мне хотелось бы воспользоваться своим правом не иметь никакого мнения совсем, даже если из таких я остался один.). Но оставим будущее в покое. Тем более, что до него, быть может, не так уж много осталось идти.

1.2

У меня спрашивали иногда, какое у меня самое любимое занятие. Я до сих пор не знаю, что в таких случаях принято отвечать. Наверное, это будет молчать – и вот так, молча, глядеть далеко на поверхность океана. Может быть, потому, что это у меня получается делать особенно хорошо. Правда, я никогда его не видел. Еще читать что-нибудь, что написано хорошо и каким-нибудь носителем разума. В истории во все времена должны появляться вещи, после знакомства с которыми нужно говорить себе, что не знать их было бы непростительной мерой износа среды обитания. Если подняться однажды рано утром на самую высокую географическую отметку самого высокого отвеса, скажем, Гор Хребта Урала, и с недоумением приняться вертеть во все стороны головой, то долго не оставит одно чувство озадаченности. Как при таких масштабах, при любом простом пересчете всех этих квадратов лесных площадей на разумное население от Саян и Тихого океана до хребтов Алтая и Кавказа там не появились до сих пор заратустры и одиссеи. То ли они были, не может быть, чтобы не были, неведомые заратустры и есть где-то там одиссеи-улиссы с прочими редкими странниками-хоббитами, которым есть что сказать и которые даже знают, как это сделать, но все они слишком ценят меру своей свободы, а на рукописях их фамилия всегда слишком не та, говорить они привыкли, как нападать – смеясь и только то, что думают сами. И значит, мне не узнать уже о них никогда.

И я знаю наиболее интимных, из числа самых близких мне, одинаковых на лицо врагов – их я всегда отличал по бледным рукам и негромким затылкам. Их любой отличит по одинаковым желаниям. Эти враги из числа личных, совсем другие рукописи соприкасаются с ними, рукописи не для них – и значит, о них уже не услышит никто никогда.

Они стоят плечо к плечу – молча. И чужак не разглядит и щели в рубеже обороны на подступах к их Кормушкам. Их предпочтения под себя пробуют переделать реальность, что вокруг меня. Они даже знают, как это сделать. Я бы дорого отдал, чтобы хотя бы узнать, сколько еще таких «Заратустр» и «Легенд о Шагающих камнях» уже было умерщвлено – и сколько еще будет. Они редко ошибаются. Рукописи после них назад не возвращаются. Они их просто «теряют». Кто там сидит – кто там может сидеть: Гай Юлий Цезарь ли и Ницше с Хабблом – и где-то там же Так Ушедший Гаутама Сиддхартха, Фридрих II Гогенштауфен, Наосигэ из клана Набэсима, Конфуций, Гомер, Серин намджу, Перикл, Гераклит, Германий Цезарь, Клавдий Цезарь, Гай Петроний, Гораций, Байрон, Фукидид, Гор Видал, Тит Лукреций Кар, Хайдеггер, Катон Младший, Эпикур, Лао Цзы, Конрад Лоренц, Демокрит, Сенека – и немногословные боги Антики в полном составе? Они бы тогда не были тем, что теперь есть. Великий хумус вселенной, один и тот же большой зашибись с филфаков, литературных и пединститутов неслышно поправляет собой свойства реальности. Кто бы поверил, что они взялись отпустить на свет то, что сами лишь едва понимают? Они всегда четко помнили цену каждому сказанному слову.

И, значит, уже никому не уйти далеко.

1.3

Есть на одном континенте такой многим известный пункт с населением: «Москва». И стоит в том пункте в одном промрайоне башня. Башня как башня, издательством занимается, и висит на той башне скромная табличка: «Молодая гвардия». Я тоже там был. Был, можно сказать, проездом, случайно и не к месту, но разговор не об этом.

Есть на первом этаже – была, по крайней мере – обычная вахта и обычная пропускная система. Кто-то подходит, выписывает себе пропуск и идет дальше.

И сидит там за обычным большим стеклом сама пропускная система: ответственное дамское лицо, тот, кто этот пропуск выписывает.

Нужно только подойти, протолкнуть под стекло в щель какой-нибудь документ, немного постоять, буквально две минуты, и все остальное там сделано будет само. Все просто и непритязательно – как везде.

Я тоже ждал не больше двух минут, и нужный пропуск мне тоже подписали. Такой бумажный квадратик, на стандартной стороне что-то стандартно пропечатано. Не помню, что.

Ответственное дамское лицо, годами наработанным движением раздвинув страницы предъявленного документа, тем же движением удобно поместило перед собой руку с зажатой шариковой ручкой и стандартную бумажку, но писать сразу не стало, а сделало то, чего не делало больше ни для кого из стоявших: небольшую паузу.

Задерживая дыхание, отворачивая нижнюю немолодую русскую челюсть и слегка морща верхнюю губу, словно прямо туда ей на кончик языка накакал нехороший паучок, мамаша заметила как бы для себя, ни к кому конкретно не обращаясь, но так, чтобы было слышно: «…И кх-ак толька ни назавут сваих дитей…» Других замечаний не было, и вход в неадминистративную часть был свободен.

Я к чему это вспомнил. Казалось бы, ну сказала и сказала. Все здоровы и никто не умер. Тогда был один ключевой момент, когда вся моя прославленная ледяная выдержка, хладнокровная скромность и тренированная дипломатия, весь мой с генами приобретенный инстинкт вначале думать, а потом делать, впервые сошли с рельсов. Вроде бы когда было, но у меня до сих пор словно временами отказывают тормоза. Где-то срабатывает один стоп-кадр, и начинают болеть сбитые обмороженные участки пальцев, чего со мной никогда не было, а мне до боли бывает на себя обидно, что слишком рано оттуда пришлось уехать, что ошибся, словно не поправил чего-то главного в жизни, самого нужного, упустил последнюю возможность, – и теперь это останется со мной. Еще через минуту мне становится жарко уже по другой причине, что бы было, если бы я задержался там чуть дольше. Я не стал называть ее грязной тупой русятиной, как это делают на Побережье, и не стал называть ее русским куском говна, как это делают в Восточной Федерации. Не стал я ее называть и другими словами, как называют представителей ее цивилизации пней в других странах и на других континентах этой прекрасной планеты, я только подумал – тогда и позже, много позже одна и та же простая мысль приводила в удивление: