Сен Сейно Весто - Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя

Вот континентальная часть суши – одиннадцать часовых поясов. Вот гряда дождливых островов и вот стороны горизонта – какое бы количество детей там на всем континенте ни могло быть, но всем им нужно успеть вовремя предпринять ряд шагов, чтобы быть уверенным, что все в них сделано как нужно, они не вызовут неудовольствия, и как себя называть – у неких застекольных руссийских старых сук не будет повода переводить дыхание и отворачивать не разбитую грязную изношенную вафельницу. Русятина агонизирует у себя за стеклом, оставляя остальному миру совсем немного места для иллюзий. Я как-то, глядя в чужой дисплей, посмеялся потом, когда речь зашла об одном тихом американском штате, где по сходному случаю проходило судебное слушание, затребованное задетым посетителем. Я представил, как тоже так появляюсь в конкретном месте с просьбой о судебном слушании. А там ряд совершенно конкретных лиц. И все, понятно, с достаточно русскими фамилиями. И как они невидяще улыбаются мне в спину.

У меня иногда спрашивают, с упреком, что я имею против московского президента. Все от искренней любви не чувствуют ног, один я снова не как все. Да ничего я не имею против, что я могу иметь. То есть так не бывает, конечно, чтобы сказать не было ничего, но это вряд ли меня должно касаться. Разве что иногда – немножко, производит впечатление само их поразительное умение оставаться на ногах, седлая повороты эпох, и хорошо жить всегда . Где бы что ни случилось – они всегда на плаву и аккуратно причесаны. Генотип у них, что ли, какой-то особенный?

Можно совершать для себя сколь угодно продолжительный ретроспективный экскурс, можно делать на какое угодно количество десятилетий отступление и погружение в исторические слои, но и там будет то же полузнакомое где-то уже виденное лицо, и там будет бессонная, самоотверженная работа во благо одних и укрепления других, и там будет содержательное движение подбородком, и там будут звучать очень нужные, близкие слуху, правильные слова о новой истории, о строительстве новой истории, о новой Руссии, о благе новой Руссии, о ее самобытном будущем, о счастье ее народа, о том, что нельзя врать народу, а то он этого не простит, о необходимости вакцины бдительности, о международных происках и международной угрозе, о проклятой пандемии сепаратизма, о бессонном стремлении к миру, об искреннем желании долгого мира, о тех, кто препятствует его немедленному восхождению во всем мире, о важнейших для всех на сегодня приоритетах и о диктатуре народного закона. Диктатура закона. Пожалуй, вот то, к чему у всех них особенно устойчивое расположение. Их всегда выдает неподдельная привязанность к нормам поведения, к которым они творчески подходили сами. Но здесь, конечно, легко быть несправедливым. Человек, говорят, не меняется уже чуть ли не 260 тысяч лет, эволюцию где-то замкнуло – и нельзя требовать слишком много от отдельных людей. О человеке вроде бы нужно судить по тому, что он сделал.

Ну и еще, может быть, ко всему не перечисленному проявится где-нибудь вдруг легкий непрошеный налет предубеждения – я знаю, кто-то согласится, предубеждения в вашей стране вполне извинительного и понятного в отношении КГБ и без конца эволюционирующей мимикрии аббревиатуры со всепланетной известностью. Конечно, я в меру сил тоже считаюсь с новой реальностью и разницей в полюсах ментальностей. В Германии, кто-то рассказывал, бестактные юные домочадцы, не к обеду ознакомившись по чьему-то недосмотру с некоторыми деталями из биографии их сородственника, просто в его присутствии выбираются из-за стола. Тут же всё заметно сложнее и иначе.

Одно время я тоже пробовал смотреть, куда смотрят все, на оба самые приоритетные и сытные подконтрольные ему ТВ-каналы п.н., где он выступает неизменным молодцом, Великим Стратегом, с негромким мужеством переходящим из одного народного эпоса в другой, который всё всегда, абсолютно всегда делает правильно, даже когда все всегда делают неправильно, потом смотреть туда перестал. Как бы то ни было на самом деле, ваша страна теперь в крепких руках.

…Я был проездом в разных местах и в разных местах проносились за окнами телевизионные кадры – счастливые лица, над ними одинаково вскинутые руки. Где-то там люди жили в полную силу, они переживали близкую встречу с поистине своим президентом. Или, может быть, переживали с ним радость недолгого расставания. А я всякий раз глядел со скукой и сонно, я видел чужое небо над ними и пытался понять, хотя бы для себя уяснить, что понимали или знали все они и чего никак не мог понять я.

Была где-то формула, которой они подчинялись и которой, наверное, подчиняться будут, и было интересно уже само ее построение, но еще полезнее было по пути выяснить, что же такого действительно странного, полезного, необыкновенного или выдающегося успел человек сделать, что сразу призналось бы необходимым, но чего не сделал бы на его месте кто-то другой – просто достаточно трезвый, по-своему обычный здравомыслящий человек, разумная посредственность, крепкий администратор?

И я иногда поворачивал голову к профилю ближайшего из соседей по путешествию и ставил уже его в тупик случайным вопросом, и сосед не всегда понимал, о чем речь, а если понимал, то отвечал одинаковым, много раз слышанным: «Ну а кого еще?..»

И глаза у меня закрывались снова и снова под затылком дергалась мягкая спинка, а я заканчивал построение формулы из череды последних, мысленно убирал лишнее и делал два шага назад, ветошью вытирая руки и думая, насколько же достойна сожаления может быть часть континента и насколько же достойны сочувствия в ней запертые, если в силу какого-то своего дефекта формула их пропустила и если правит не тот, кто лучше других, а просто потому, что больше некому…

Перикл, один из негромких выборных президентов древних Афин задержался в истории сразу на несколько тысячелетий, обронив лишь однажды, что только одного хотел бы, чтобы поколения, которые когда-нибудь придут следом, сказали бы о нем как о том самом, во времена которого никто не был облачен в траур на его счет. После него было немало других, не менее добрых пожеланий, но запомнили отчего-то только его.

На сходную тему, но уже в ином настроении, Генрих Хайне, немецкий поэт, сказал, что врагов так или иначе необходимо прощать – но только после того, как их повесят. На сегодняшний день количество последователей именно такого способа нахождения компромиссов приняло уже такие масштабы, что число прощенных устойчиво держит позади количество желающих простить, и последних на всех хронически не хватает.