Андрей Белый - Символизм как миропонимание (сборник)

Мой вскрик 1915 года имел другое значение: предупреждение, как бы кто-нибудь не вскричал от нажима на него рационализмом антропософии (т. е. вне символизма); и этим кто-нибудь оказался, опять-таки — я: в 1922 году, когда « перманентно давился заглотанной тряпкой — грязной и пыльной ».

Эта грязная и пыльная тряпка — антропософский рационализм: тут уж приходится вскрикнуть: «Дайте хотя бы “ только символ ” вместо пылей этой тряпки!»

Я, символист, и я, антропософ, — не был двумя « Я », но — «Я»; «антропософ» сделал выводы из до-антропософской позиции; повод — XXIII курс, читая который Штейнер с особой подчеркнутой значительностью глядел на меня как бы жестом своим через головы слушавших мне именно его подавая: я так и принял его — из рук в руки: для вывода; вывод — книга « Штейнер и Гете ».

Все это считаю нужным сказать, — вот почему: — в проблеме жизни я изучал градацию социальных и мировоззрительных крахов; не люди проваливались (они были ценнее и лучше собственных « мировоззрений », их облекавших в рога, бычьи морды и прочие маски ); маски надетые — предрассудки; пока они — удел личности, они безобразят личность, а не индивидуальное « Я »; но в социальном сплетении, в обществе, рост предрассудков — невероятен; в нем каждый, отдельно взятый, надетый лишь маской на « я », оплетает уже весь Индивидуум; общественные коллективы суть коллективы равнения всех предрассудков в единую линию ужасной чудовищности; коллективы, в таком равнении взятые, — кладбище ценностей; оформление из личной платформы становится, так сказать, железнодорожной платформой, поставленной на неизбежные рельсы; а « я », сидящее посредине платформы, становится пассивно увозимою кладью в места, куда… « Макар телят не гонял ». Трагедия людей внутри коллективов: разъезд платформ или разрыв ценных « индивидуальных » связей по воле « платформы ». «Хотел бы дружить, да… платформа увозит». Или же: не разъезд платформ, а — железнодорожная катастрофа с уже не расхождением, а с ударами друг друга: порой… до смерти.

Разъезд « платформ » — неволен; в случае стояния платформ рядом меж ними развивается общественность: в росте химических процессов и с выделением… вони.

На протяжении 30 лет я имел пышный опыт зрелища разложения утопии и коллективов; коллективы менялись, а причины разложения оставались теми же. Напоминаю себе, что действительность разрыва отношений с рядом любимых (и где-то еще любящих) друзей — не действительность охлаждения потенций связи от « я » к « я », а — криво растущая и слепо несущая « я » платформа; таковы мои действительные охлаждения: с Мережковскими, Блоком, с С. М. Соловьевым, с Рачинским, с Бердяевым, с Морозовой, с А. А. Тургеневой, с Эллисом, со сколькими еще! Платформа, слепо растущая вопреки индивидуальному « я », протянутому дружески к индивидуальному « Я », перерастала рост отношений от « Я » к « Я »; и — неизбежные: железнодорожный разъезд, железнодорожная катастрофа.

Железность — карма « общества »; но «общество» само — карма: дурная карма; и мы изживаем ее в форме теперь уже мирового кризиса. Напоминаю: « общественное мнение » назвал раз Штейнер — паразитирующими в нас личинками « злых », т. е. отставших, духовных иерархий.

Одно время хотел я воскликнуть, что волю « интер-индивидуал », если « интер-социал » так плох в нас; но социал и индивидуал — то же самое: он — социал-индивидуал; вся суть в « интер », ужасно понятном; это « интер » — между-лежащее: не соединяющее, а мешающее соединению, оно лишь сополагает, нумерирует в дурной бесконечности линейных точек, не слагающих жеста фигуры; оно — синтез (« сюнтитэми » — сополагаю), а не « символ ».

И тут я возвращаюсь к воспоминанью себя, когда мне было 16 лет и я захотел « символизма »; а это значило: захотел социальности, любви соединяющей, любви-мудрости, не любви абстрактной или только… половой. Это-то чувство привело меня в 1897 году к шопенгауэровской проблеме — к освобождению от полового чувства и от пустой, метафизической, социальности: все-объятия, не умеющего обнять — никого. И тут же таимая стесненность, что Соловьевы не понимают меня; так, от первого непонимания к последнему — длинная линия лет: 1897–1928. И усилия мои внести корректив с « символизмом », принимаемые за брюзжание (чего суетится!); и я понимаю людей; то, с чем я приставал, казалось невесомым; но все весомое движется по линиям невесомых сил; этого конкретно не хотят знать даже « оккультисты », поступающие с « оккультизмом » так, как если бы он был тысячепудовой гирей; а все — в « чуть-чуть » — черта, отделяющая дела бездарные от дел гениальных (опять истина, принятая на кончике языка, то есть — не принятая ).

Мой « символизм » и был словами о « чуть-чуть ».

Проблему « чуть-чуть » всю жизнь ставил Штейнер: и принципиально, и реально; принципиально: антропософии нет в антропософских « истинах », а только между ними, в мгновенных искрах сочетаний, контекста, фигур; реально: все книги Штейнера полны ретушами оговорок, ведущих к «чуть-чуть» упущениям в прочтении текста; чуть-чуть ; но отбор текста в каждом из нас по-своему приводил к чуть-чуть упущениям — в упущенье « чуть-чуть »; ретушей, маленьких оговорок, ступающих глубинными шагами, но несущими пожары и взрывы заторов текста; и пожар « Гетеанума » от « чуть-чуть » упущения; и « гигантище » социального заблуждения — гигантская неверность в культурном курсе, отложенном на периферии социальной окружности, — от угловой ошибки намерения в центре, равной какой-нибудь сотой градуса; вот где корень роста предрассудков: не взятое на учет « чуть-чуть », проваливающее гениальный замысел в бездарицу выполнения.

В медном пятаке сжата сила, способная прогнать поезд по экватору четыре раза (междуатомная теплота); и такая же сжатая сила в невытравленном предрассудке; он имеет способность социально выявиться в объеме, равном шару, построенному на линии, равной в длине четырем экваторам, если он равен пятаку по сравнению со всей землей (правдой); и тогда правда земли будет положена в склепище, отделяющее ее от неба; западные антропософы по отношению вот к такому « чуть-чуть » слепы до… артистического совершенства при всей подчас тонкости, подчас умности их рассудочных выложений.

И оттого 99% истин Штейнера минус « чуть-чуть » в их статьях, в их общественности выращивают палеонтологический музей монстров: « истин ». Я бы мог приводить их сотнями. Беру лишь пример случайный, для модели: Рудольф Штейнер в молодости боролся с квантитатизмом механической теории тепла — в эпоху, когда она являлась еще господствующей в общей физике (девяностые годы); и след этой борьбы, прекрасный, лежит в работах над методикой Гете в тезисе: квантитас минус квалитас — примысл, а не действительность ; правильно! Но: с той поры прошло сорок лет; господствовавшая теория сдана в архив; 30 лет физика преодолевала ее вместе… с доктором Штейнером; квантитативный атом стал фикцией; такого атома нет; нет связи атомизма с механизмом; и эта мысль стала рядовой мыслью у ученых вроде Пуанкаре, еще много лет назад разоблачавшего ошибки механического атомизма, ибо атом и во время Пуанкаре, и после него становился комплексом качеств, соединенных с количествами в своеродном качественно-количественном образе-модели, скорей имагинации, чем понятия, но имагинации, проверяющей опыт и предсказывающей явления; от моделей Томсона и Резерфорда к модели Бора развивалась эта имагинация, по существу символическая, на что указывает узаконение слова модель , переживаемая образом вселенной.