Ева Меркачёва - Град обреченных. Честный репортаж о семи колониях для пожизненно осуждённых

Пока мы общались под запись диктофона, взгляд Хвастунова скользил и по этой «маленькой коробочке», не издающей ни звука, но записывающей все происходящее. В его годы диктофоны были только у работников радио и представляли они из себя довольно внушительную «бандуру» с пленкой. Мой минимум раз в 50 меньше и уже без кассет и без пленок.

На самом деле даже больше, чем он поражается всем этим новшествам ХХI века, удивляюсь я — его реакции, а также тому, каким огромным может быть цивилизационный разрыв.

Вторую часть беседы мы посвятили воспоминаниям Хвастунова о периоде, когда в России действовала смертная казнь. Она была отменена указом Бориса Ельцина 19 мая 1996 года. Последний приговор привели в исполнение 2 сентября — в отношении Сергея Головкина (он же Фишер, он же Удав), убившего 11 детей.

— У вас за все время много сокамерников сменилось?

— Да, много. С некоторыми сидел больше 10 лет, жили душа в душу, с полуслова понимали друг друга. А потом человек умер. Были люди, с которыми сложно, очень сложно.

— Маньяк какой-нибудь?

— Вы знаете, не маньяк, просто характер такой тяжелый. Говоришь ему: «Давай сделаем вот так», а он — нет, свое гнет. А в замкнутом помещении любая маленькая проблема вырастает в огромный снежный ком.

— Например?

— Смеяться не будете?

— Нет, конечно.

— Вот здесь тапочки стоят. Я ему говорю: «Давай ставить тапочки носами сюда, так же и обувь». А он: «Нет, я буду ставить вот так». И начинается. Потом он кран не хочет чистить, не хочет туалет мыть. Я помою за него, но мне это неприятно.

— А такие, кто вам угрожал, были?

— Да так, только в пылу кричали «Ты мне надоел, сейчас двину!». Но никто не бил.

— Получается, вы не сидели с очень опасными серийными маньяками?

— Ну почему же, сидел. Расскажу про некоторых. Вот был очень известный страшный человек Сергей Головкин, одинцовский маньяк.

Советский маньяк Сергей Головкин получил известность под прозвищем Фишер. Он убил, расчленил и сжег как минимум 11 мальчиков в период с 1986 по 1992 год. Отличался особой жестокостью. Ветеринар по образованию, он работал зоотехником на Московском конном заводе.

Мы с ним во время следствия были в московском специзоляторе на базе «Матросской тишины». Тогда на одном этаже со мной сидели председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов. Такие люди.

И вот как-то Головкин «заехал» ко мне. А мы сидели в одной камере со старым «особиком», которого за контрабанду задержали. Вот он говорит: «Давай так. Я буду спать, а ты смотри за маньяком, не спи. А когда ты будешь спать, я буду за ним смотреть. Кто его знает, что он может с нами сделать». То есть даже этот старый «особик», который уже столько отсидел, боялся его, потому что тот был человек явно неадекватный. Анекдот ему расскажешь, ну посмеялся бы — и все, а он смеется минут 20, не переставая. Глаза становятся красные. Ужас как страшно. Он рассказывал, что его поймать не могли, потому что он орудовал где-то рядом с домом Ельцина. Потом меня перевели в другую камеру, слава богу.

Был еще такой Асратян. Я по телевизору его видел, читал даже в газетах. Он убивал и насиловал девочек и женщин.

Советский сексуальный маньяк Валерий Асратян был известен под кличкой Режиссер Смерти (сделал себе фальшивое удостоверение кинорежиссера, с которым подходил к своим будущим жертвам в районе магазина «Детский мир» и предлагал поучаствовать в пробах).

Асратян работал психологом в специализированном интернате для больных ДЦП и полиомиелитом детей. Говорил, что подражал набоковскому Гумберту Гумберту. На его счету минимум 17 жертв, две из которых были не только изнасилованы, но и жестоко убиты.

А потом на шестом коридоре смертников в «Бутырке» я оказался рядом с ним, представляете? Нехороший был человек. Двуличный.

Многие смертники молились. Иконы друг другу передавали. Общались через унитаз — знаете, «телефон» такой. А Асратян даже в «Бутырке» пытался интриговать.

А вор в законе Маис с соседнего пятого корпуса его поддержал (они могли кричать друг другу в окно). И Асратян поднял голову, начал наглеть, обижать других заключенных.

Я ему говорю: «Как же так? Ты днем у батюшки просишь книги Иоанна Златоуста, Иоанна Кронштадтского, а вечером говоришь: „Нужно вон с того смертника деньги получить, потому что он `петух` и скрыл это, сидел с братвой“». Я говорю: «Ты двуличный тип». И, в общем, поругался с ним очень здорово.

Его расстреляли. Это при мне произошло. Был расстрельный 1996 год.

— Помните, как это было?

— Такое не забудешь! У Головкина был транзистор «Океан». У нас радиоточки погорели, и мы просили его, этого Головкина, чтобы он транзистор «Океан» к двери поближе ставил: там были новости, музыка.

И вдруг — новости: «Президент России Борис Николаевич Ельцин отказал в помиловании маньяку Сергею Головкину». Потом услышали крик, транзистор упал. А потом охранники его увели, и все.

Расстреляли сначала тех, кто давно сидел, и тех, кто приехал из других городов. Мы все слышали, когда человека с вещами «заказывали» на выход, а потом воры в законе (Тату Ташкентский и Тату Сухумский, Темур, Маис) кричали: «Всё, такого-то расстреляли». Этапников, которых завозили только с одним полотенцем, с пачкой сигарет и зубной щеткой, обычно буквально на следующий день расстреливали.

— А где? Куда выводили?

— Подвал какой-то там, душевая. Когда Головкина расстреляли, на следующий день у нас баня была. Меня вывели на помывку, смотрю: стальная дверь ведет в подвал, а перед ней лежит телогрейка старая, полосатая, которую смертники носят, форма тоже полосатая и квитанция с надписью: «Головкин Сергей». То есть это его вещи там лежали.

— Слышали, как его расстреливали?

— Нет-нет, это невозможно было услышать. Вообще полная секретность была. Не знали, кто палач, то есть исполнитель. Но слухи были, что он прапорщик и что ходит к нам, разносит еду, присматривается. Среди смертников всякие байки ходили. Расстреливали всегда после 20:00, и, как только наступало это время, тишина стояла удивительная, слышно было, как муха летит по коридору.

— А когда выводили на расстрел, люди не сопротивлялись?

— Нет. Помню, как было с осужденным Сорокиным. Сумку поставили перед ним: «Смотри, твои вещи?» Он говорит: «Все, все вещи мои». — «Нет, ты внимательно посмотри, чтобы потом не говорил, что тебе чего-то не дали». А он что-то, видимо, почувствовал, у него аж голос дрогнул, когда повторил: «Все, все вещи мои». Потом его вывели, и всё. На следующий день воры откричали: «Расстреляли!» Они узнавали от врача какого-то.