Александр Милкус - Как мы перестраивали советское образование и что из этого вышло [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Можно зайти с другой стороны. Фактически в России за последние 10 лет произошли колоссальные политические и экономические изменения: появились свободные цены, частная собственность, соответствующее гражданское и административное законодательство. А школа продолжает жить почти так же, как в 36-м году, 65-м или 83-м, – безразлично.

– Есть ли возможность как-то изменить эту ситуацию в образовании?

– Начавшаяся реформа образования до некоторой степени это осознала и будет стараться эту ситуацию выправить. Поскольку реформа планируется не радикальная, а мягкая, сказать, как дело пойдет, трудно. Поймите, больной в очень тяжелом состоянии. Конечно, можно говорить, что он вовсе и не больной, а здоровый. Или можно заметить, что он болен частично, и начать давать ему пенициллин и антибиотики или укутать шею в теплый шарф, дать молоко. Но поскольку болезнь глубокая, хватит ли внутренних сил у больного, чтобы встать на ноги?

Основные составляющие реформы – введение профильного обучения, переход на нормативное финансирование школы, расширение пространства платных дополнительных услуг, введение единого экзамена – лежат в этом русле. Реформа, на мой взгляд, либеральна по направленности. Но пока, в силу невероятного консерватизма населения в целом и учительства в частности она не может взять правильный темп. Ведь население по-прежнему считает, что есть некий трансцендентальный высший субъект, не важно кто – государство, Путин, Богородица, – тот, кто должен что-то сделать и помочь школе. А то, что обучение моих детей – это прежде всего моя проблема, а не президента или, к примеру, папы римского, – такая мысль пока для большинства населения трудно постижима.

– Скажите, а каким должно быть новое образовательное заведение? Может быть, самих учителей тоже нужно учить тому, как руководить школой в новых условиях, – их же специально этому не обучали.

– С одной стороны, все правильно. Аспект управления школой, экономики школы, школьного менеджмента у нас очень слаб. Школа как была казенным учреждением при Российской империи, так, по сути, им и остается. Кто у нас директор школы? Директор школы у нас – это то, что называлось в Пруссии 200 лет назад «оберлерер», то есть старший учитель.

Совершенно ясно, что сейчас директор школы не должен быть «оберлерером», а должен быть менеджером. То есть лучше ли всех в своей школе он знает методику преподавания химии или истории (а раньше это было очень важно), сейчас не важно. Но он должен знать, что такое бюджетные и небюджетные средства, какие есть способы законного заработка для школы, каковы могут быть социальные и юридические формы взаимодействия с родителями, что такое договор, что такое бухгалтерский учет и учетная политика, что такое прибыль и что такое реинвестирование, что такое стимулирование труда и, если угодно, штрафование некачественного труда. Этому директоров школ не учат, нет у нас пока такой традиции.

– То есть все это невозможно, поскольку директора не обучены?

– Конечно, можно было бы механически согласиться с объяснением о необученности.

Когда началась экономическая реформа в России, массы людей, начиная от работников райкомов комсомола до бабушек 70 лет, начали активно и ловко торговать – они включились. И они не жаловались на свою необученность. Поэтому фактор необученности хоть и имеется, но он не решающий.

А ректора вузов? Вузы очень здорово раскрутились за последние десять лет. Школа же все еще – структура нищая. В то же время у нас любят говорить о свободе учительского труда, о независимости, об автономии и др. Но нужно понимать, что эти вещи напрямую и в первую очередь связаны с умением обращаться с собственными ресурсами.

Этап, грубо говоря, конца 70-х – начала 90-х гг., который олицетворяли такие фигуры, как Соловейчик или Асмолов, – чистая «идеология педагогической свободы». Этот этап кончился. Наступил этап не идеологии свободы, а «технологии свободы».

Скажем, у нас в школе внебюджетных денег от родителей в три раза больше, чем бюджетных. И тогда возникает совершенно новая ситуация. Если к нам приходит инспектор РОНО, что для обычной школы является исключительно значимым событием, мы относимся к этому событию гораздо спокойнее. Но если идут жалобы от родителей, что для обычной школы ерунда, для нас это очень важно. Потому что любой учитель прекрасно знает, что в каждом рубле, который он получает, только 25 копеек от Путина, Лужкова или Кезиной, дай Бог им здоровья, а 75 копеек идут непосредственно от родителей.

Меня учителя часто ругают: вы-де, Анатолий Аркадьевич, зачастую не нашу сторону держите, а родителей, а ведь они непрофессионалы. Но простите, вы же не обязаны быть поваром высшей квалификации, чтобы оценить, нравится вам этот бифштекс. И в конце концов, родители – это и есть тот самый запрос общества, о котором мы все время говорим.

На вещи нужно смотреть трезво. Сто лет назад школа была главным поставщиком знаний и культуры. Впрочем, конечно, не на 100 процентов. Лев Толстой, когда был в Европе в 90-е гг. XIX столетия, заметил, что всюду народ по большей части получает образование не в школе, а «на рынках, в мастерских, конторах, кафе, в церкви, семье, на пристанях», причем это отмечалось уже тогда! И все-таки тогда контрольный пакет в 51 процент в социализации ребенка или подростка школа имела. Сейчас совершенно ясно, что ни о каком контрольном пакете речи нет. Школа в лучшем случае имеет пространство в 15 процентов, куда она может вложиться. Все остальное – это телевизор, кино, друзья, компьютеры, интернет, концерты, рок-фестивали, тусовки… У школы в этом вопросе осталось очень мало места.

По-прежнему считать, что если ты учитель, то ты единственный источник и носитель факела знания, – иллюзия. Но я абсолютно уверен, как Руссо, что человек, тем более ребенок, по своей природе склонен учиться и развиваться.

Проблема в том, что нынешние и содержание обучения, и модель школы имеют своим результатом нечто обратное, а именно отчуждение. Вот я на школьном дворе открыл капот в автомобиле, начал ковыряться. Мгновенно прибежали дети – и восьмиклассники, и второклассники: им интересно. Ты им говоришь, вот отсюда бензин идет, здесь зажигание, а вот это свеча.

А что у нас происходит? Детей сажают в класс в затылок друг другу и строгим голосом говорят, что существует 84 разновидности пластинчато-жаберных, которые делятся на 8 подвидов, причем в первом подвиде это чешуепластинчатожаберные, и т. д. Они смотрят на это, недоумевают и записывают в тетрадку. И еще им говорят, если ты не выучишь всех пластинчатожаберных, мы тебя будем карать, и они боятся.

А потом говорят – у российской школы мало денег. Какой нормальный человек за эти издевательства будет платить? Это, конечно, сложная проблема. Бесспорно, среди миллионов российских учителей есть творческие люди – новаторы, таланты. Но по большей части это женщины в среднем 50 или 53 года, которые уже 30 лет преподают пластинчатожаберных. И им нужно, чтобы их оставили в покое с их пластинчатожаберными, они сердятся, что Путин не повысил им на 35 процентов зарплату.