Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Начальник школы, познакомившись с новобранцами, одобрил выбор Кракова. Тот ответил, что главная работа впереди, и продолжал искать «кадры». Везде. Прогуливаясь вместе с Орловым, в привокзальном скверике станции Ясиноватая он увидел миловидную девушку, чем-то явно взволнованную. Подошел, подсел на скамейку. Она испуганно и зло глядела на незнакомого мужчину в сером плаще и шляпе.

— Смотри-ка, Николай, сейчас из этих прекрасных глаз пуля вылетит. — Краков, не мигая, смотрел на девушку. — Вы, случаем, не партизанка?

— Да она совсем онемела, — ухмыльнулся Николай Орлов, сотрудник зондеркоманды из группы контрразведки, сопровождавший в тот день Кракова.

— Ваши документы. Кто вы?

Назвалась Светланой Ивановной Яблочкиной.

— Документы!

— Паспорт оставила дома.

— Где работаешь и куда направляешься?

— Ушла из лагеря. Должна была ехать в Германию, а сейчас возвращаюсь домой.

— Дома знают, где ты?

— Знают, что угонят в Германию.

— Да-а, дела. Немцы за это по головке не погладят. Но выход есть — идти с нами.

— Куда?

— Для начала — в буфет, а потом видно будет. Но если договоримся, гарантируем, что отправки в Германию не будет.

Если это партизаны, почему они держатся так уверенно? Если фашистские холуи, отчего столь снисходительны к ней? Если обыкновенные бабники, с чего бы вдруг такой далекий заход?

Завтрак и беседа в буфете обстановки не прояснили. Новые знакомые говорили мало, больше слушали, потом подвезли девушку до самого дома на машине, чем еще больше повергли ее в смятение. Условились через несколько дней встретиться в Ясной Горке.

Когда Яблочкина прибыла туда, ее встретил Краков. Объяснил:

— Работа в общем-то нетяжелая, но денежная. Будешь иметь много свободного времени, хорошо кушать, хорошо получать. Придется поездить по разным городам, там заводить знакомства с разными людьми и обо всем информировать меня.

— Это здесь или за линией фронта?

— Для начала покатаешься здесь.

Девушка сразу понравилась Кракову. За ее внешней открытостью он рассмотрел крепкий характер, острый проницательный ум. Иона оказалась способной ученицей.

Откуда было знать начальнику парашютно-десантной группы, что подопечная его осваивала все эти диверсионные премудрости по второму кругу? С первых дней войны она (настоящая фамилия Кодацкая, а не Яблочкина) обивала пороги военкомата, просилась в действующую армию. Получилось, но сначала ее направили в тыловой госпиталь. И лишь потом удалось добиться назначения в партизанскую школу Научилась ставить мины, взрывать железнодорожное полотно, стрелять из разных видов советского и немецкого оружия, прыгать с парашютом.

Во вражеский тыл Кодацкая не была заброшена из-за конфликта со своим командиром группы, большим охотником до женской части. Ее отстранили от выброски в немецкий тыл, зачислили медсестрой-пулеметчицей отдельного зенитного батальона. В августе 1942 года оказалась в окружении с небольшой группой бойцов и офицеров. Несколько месяцев скрывалась, лечила раненую ногу. Решила пробираться в родные места.

На паромной переправе, когда до дома оставалось совсем немного, ее задержал полицай. Потребовал документы, а их у нее не было: сдала начальнику штаба батальона старшему лейтенанту Кравцову. Полицай начал потрошить санитарную сумку Анны. И хотя в ней вместо бинтов и йода, необходимых для перевязок, теперь были нехитрые пожитки да немного съестного, полицай препроводил ее куда следует.

Так Кодацкая оказалась в лагере для военнопленных. Назвалась, как и Кракову, Светланой Ивановной Яблочкиной. Уже впоследствии она объяснила, что очень нравилась ей известная киноактриса с такой фамилией.

И началась «работа». Вот что рассказала Кодацкая 22 июля 1943 года майору Опарину — заместителю начальника фронтового управления контрразведки «Смерш»:

«Влагере Зондеркоманды-203, что расположен в Ясной Горке, находились люди, которые готовились к переброске в тыл Красной Армии. Они изучали подрывное дело, стрельбу, а также то, как надо вести агитационную работу. Мы должны были говорить, что немцы очень заботятся о своей армии, их армия сильна, имеет много техники. У русских же авиация слабая, танков мало. Англия и Америка помогают плохо, но даже если и делают это, то для своей же выгоды. Немцы все равно победят, и не тратьте, русские, силы, не проливайте кровь свою. Агитация среди окруженных красноармейцев должна сводиться к склонению их сдаваться в плен, бросать оружие. В будущем надо строить новую Россию, которой еще нужны люди, пропадающие ныне напрасно. Сталин не беспокоится о своих бойцах, думает только о себе и евреях. Чем лучше все будут работать на немцев, тем скорее кончится война и станет лучше жить людям. По поручению Кракова я подбирала в группу девушек из Сталинского лагеря.

Краков Владимир Алексеевич — шеф школы в Ясной Горке. Он ездит по лагерям, отбирает нужных ему людей. Ведет следствие в полиции Славянска и Краматорска. Одну переводчицу, которая подала ложное заявление, обвинив как партизанку, ударил так, что она упала на пол. Высокий крепкий мужчина, не старше тридцати лет. За пределами лагеря показывается только в гражданской одежде: черный костюм, белая рубашка, галстук, серый плащ и всегда в шляпе. Он часто говорит о русских. Когда читает немецкую газету, то возмущается: «Вот гады брешут!» Как-то сказал мне, что мы работаем и на немцев, и на русских. Я не поверила ему и возразила, что этого не может быть. Краков добавил: «Позже, когда я тебя хорошо узнаю, я тебе многое скажу». Затем предупредил, что возможно я буду работать с Николаем Орловым и, может быть, полечу с ним. При этом сказал: «Боюсь, он не выдержит испытаний, так как в последнее время стал много пить. А одному мне трудно». Вскоре по поручению Кракова я уезжала в Сталино подбирать девушек в его группу из тех, кого отправляли в Германию. Меня сопровождал Николай Орлов. Перед поездкой Краков говорил: «Вообще-то я не люблю тех, кто сильно стоит за немцев, я оставляю его там погибать». В лагере я отобрала несколько девушек. По возвращении мы с Николаем зашли в кафе. Он много пил и все говорил: «У меня столько оружия, что карманы оттягиваются. Когда я вижу этих фрицев, моя рука сама невольно тянется к пистолету». Я его предупредила, что в моем обществе так говорить нельзя. На следующее утро я узнала от Кракова об аресте Николая. По его словам, Николай Орлов зашел в ресторан и застрелил семерых немцев — сотрудников СД. При этом он крикнул: «Пусть знают, как русские стреляют!» Он выскочил из ресторана и стал стрелять в попадавшихся по дороге немцев, убил еще несколько фашистов. Позже приехал унтер-офицер и сообщил, что Орлов расстрелян. Краков очень долго переживал, он даже плакал. Сказал: «Теперь такого друга, как Колька, у меня не будет. Я дурак, что сжег документы, мог бы отдать их тебе, а ты бы в барахле спрятала». Как-то в разговоре Краков спросил меня: «Ты сильно любишь немцев?» Я засмеялась: «Если скажу «да» — ты не поверишь, а «нет» — говорить нельзя». Незадолго до вылета Краков говорил мне: «Смотри, делай как лучше». Я попросила его выразиться яснее, чтобы понять, как должна поступитъ. Но от четкого ответа он уклонился и сказал: «Если ты сможешь вернуться, я скажу тебе все.»