Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Находясь в тюремной камере, Кузьмин задавал себе все новые вопросы, но не всегда находил на них ответы. Например, просачивались слухи о том, что на немедленном и самом жестоком подавлении мятежа настаивали Троцкий и Тухачевский. Сталин, вроде бы, даже был против, утверждая, что через две-три недели мятежники сдадутся сами, важно не трогать их, дать им время для размышления. Зачем же тогда был нужен неподготовленный, поспешный первый штурм? Почему в самое тревожное время, едва ли не за пару недель до мятежа, отозван с флота командующий, а нового не шлют. Почему так?

Вовсе не случайными считал Кузьмин и сроки мятежа. Март — месяц весенний. Еще неделя-другая, и в очистившийся ото льда Финский залив могли войти крупные военные корабли. Все к этому и шло. В территориальных водах Финляндии уже находилось несколько британских военных кораблей, 5 марта в сторону Ревеля и Кронштадта вышли еще 14 военных судов англо-французской эскадры.

Еще вопрос. Продовольствия на флоте в обрез, но мятежники держались две недели и не голодали. Откуда же они получали провиант? Тут ясность есть: более 400 пудов продовольствия и папиросы прибыли в мятежный Кронштадт по льду из Финляндии. В Таллине и Ревеле трюмы морских транспортов уже загружались продовольствием и боеприпасами для Кронштадта. Белоэмигрантские центры организовали сбор средств в поддержку мятежников.

Так что руководители мятежа, в круг которых, помимо корабельного писаря Петриченко и нескольких матросов, входили бывший царский генерал Козловский, подполковник Арканников, капитан Соловьянинов, не без оснований могли рассчитывать на помощь извне. Сомнений на сей счет никаких не было. Кому все это было выгодно и кому это было крайне нужно? Уж не на вторую ли интервенцию рассчитывали те, кто стоял у истоков Кронштадтского мятежа?

Рассуждая таким образом, Кузьмин в тюремной камере, естественно, не мог не задумываться о последствиях и не захотел смириться со своим бессилием. Он должен был действовать и действовал. Своими мыслями о необходимости сопротивления делился с товарищами на страницах рукописной газеты «Красный смертник», которую редактировал в те тюремные дни. Вообще-то, чтобы запутать след, она имела несколько названий, под этим — «Красный смертник» вышли последние ее номера. Название это глубоко символично для самого Кузьмина, чья фамилия стояла первой в списке приговоренных к расстрелу.

Задумаемся: человек обречен на верную смерть, но размышляет не столько о том, как спастись самому, сколько о том, как поддержать и спасти других, помочь ликвидировать опаснейший очаг контрреволюции. Речь для него лично шла не о цене — о цели. Если мятеж разрастется, погибнет дело жизни его поколения — революция. И Кузьмин затевает ни много ни мало самый настоящий бунт.

Абсурдное на первый взгляд предложение комиссара — попытаться во время расстрела овладеть оружием исполняющих приговор солдат — поддержало большинство заложников. Решили, пусть не вырваться на волю, так хоть помереть с честью. Они понимали, что неудавшийся штурм мятежной крепости красными войсками 6 марта, конечно, только начало. Кронштадт должен быть и будет очищен от мятежников. Когда? Только бы их не успели расстрелять до решающих боев.

Казнь арестованных большевиков назначили на 18 марта. В ночь перед казнью ни Кузьмин, ни его ближайшие помощники не спали. Снова и снова проигрывали в голове возможные варианты. Настроение у мятежников, понятно, уже не то. Но сумеют ли взбунтовавшиеся смертники продержаться? Они еще не знали того, что кое-кто уже похоронил их. Не знали, что судьба к ним будет явно благосклонна. Милюковские «Последние новости» тогда писали: «Восстание матросов в Кронштадте, длящееся уже две недели, в последние дни значительно разрослось… В числе восставших — полностью судовые команды «Петропавловска», «Андрея Первозванного», «России», «Адмирала Макарова», «Олега», «Авроры» и нескольких более мелких судов… Восставшие убили комиссаров… Посланные для усмирения войска обстреляны орудиями и отступили.»

Штурм начался в ночь на 18-е марта. И снова, как во время первой попытки овладеть крепостью, мятежники открыли по красноармейцам огонь из орудий и пулеметов. Спасение атакующих было в одном — как можно быстрее преодолеть по открытому льду расстояние, отделявшее их от острова.

Как только раздались первые орудийные залпы, приговоренных к расстрелу заложников стали выводить из камер на расстрел. Вот-вот на кронштадтских мостовых должны были появиться первые красноармейцы. Заключенные еще не знали об этом и действовали по плану Кузьмина. Они набросились на конвоиров, которые, к слову сказать, понимали, что приговоренные к смерти никакие им не враги, а потому не очень-то сопротивлялись. Вчерашние заложники, овладев оружием конвойных, стали нападающими. И через час, когда наступавшие пробились к тюрьме, их встречали босые, но вооруженные арестанты, тут же вливавшиеся в ряды красноармейцев. О том, как они сражались со своими обидчиками, говорит вот этот документ: «Освобожденный при штурме Кронштадта т. Кузьмин Н.Н. сражался в рядах войск как красноармеец, поднимая дух и наступательный порыв частей, чем оказал значительное содействие нашему успеху». Второй орден Красного Знамени стал для Николая Николаевича во всех отношениях дорогой памятью о Балтике.

Сегодня в оценках кронштадтских событий преобладает убеждение, что штурм и последующая расправа над матросами, восставшими против произвола Советской власти и командования Балтийского флота, являются одной из самых позорных страниц советской истории, а Тухачевский — кровавый палач. Предоставим истории право расставить все по своим местам, поскольку в данной книге такая задача не ставится. Здесь повествуется о комиссаре Балтийского флота Николае Кузьмине. Его упрекнуть в причастности к расправе над участниками мятежа нет никаких оснований. Он вел себя достойно, в полном соответствии с положением, в котором оказался не по своей воле. Совесть его перед потомками чиста.

Сейчас можно так и сяк предполагать, как жил бы Балтфлот при ином развитии событий, раскладе сил. Политика военного коммунизма продолжала куриться кровавым дымком красного террора. Бурлила деревня, бастовали рабочие, в том числе и совсем рядом — в Петрограде. Война вроде бы закончилась, а гайки идеологического пресса продолжали закручиваться, где по инерции, а где и намеренно — до упора.

Мятежники, известно, сломались к полудню 18 марта. Главари Кронштадтского мятежа — С.М. Петриченко, А.Н. Козловский и иже с ними к этому времени, бросив на произвол судьбы продолжавших сопротивление своих сторонников, сбежали в Финляндию. В их распоряжении были автомобили и лошади, так что преодолеть по льду небольшое расстояние до финского берега, который тогда находился в нескольких десятках километров от Петрограда, труда не составило. Узнав о бегстве вождей, первыми на милость победителей сдались линкоры «Петропавловск» и «Севастополь». За ними последовали остальные.