Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Вообще же кадровые офицеры идти ко мне в отряд избегали. Дело в том, что в колчаковской армии наиболее распущенными считались именно офицерские полки. У нас же к офицерам предъявлялись очень строгие требования, да и не существовало гарантий занять какой-то высокий пост только за прошлые заслуги или за происхождение. Отмечались случаи, когда прибывшие в отряд кадровые офицеры старорежимной армии, побыв в полках простыми рядовыми, через две-три недели уезжали обратно к Колчаку. Причиной же чаще всего являлось нежелание старших чинов служить под командой бывших вахмистров. У меня из рядовых были командиры Оренбургского, Атаманского, четвертого полков, многие рядовые командовали сотнями.

Старых генералов я считал хламом. Такое убеждение у меня сложилось еще на германском фронте. Поэтому я под разными предлогами отвергал всех великовозрастных генералов и назначал молодых командиров, чем удалось оздоровить свою армию. Но тем самым и вызвал недовольство в Омске. Меня вызвал Иванов-Ринов и стал упрекать в непослушании, а также разъяснять, что нашей общей борьбе с большевиками нужны и опыт, и мудрость. Замечу, что к тому времени в Омске уже вздыхали по поводу нерационального использовании офицеров при комплектовании офицерских полков. Теперь офицеров стало просто не хватать. Вот и начали выискивать виноватых в их истреблении, намекали, что есть жалобы от местного населения на бесчинства и притеснения со стороны партизан, которых-де мои командиры не умеют держать в руках. Я же видел, что ничем особенным в своем поведении мои подчиненные не отличались. Во Временном правительстве у Колчака каждый министр творил выгодную лишь ему политику. Да и в армии что ни начальник, то маленький атаман — он вершил и суд, и расправу. Все также пороли, жгли, облагали население налогами, отбирали хлеб, скот, срывали с икон золотые и серебряные оклады. Время было такое. Я не нуждался в рассуждениях наподобие того, где кончается доблесть и начинается безнравственность. Наград тогда ни за то, ни за другое не давали. От своих командиров мне была нужна решительность, верность, готовность, не задумываясь, выполнить любой мой приказ. Так что свое отношение к кадровому офицерству я менять не собирался.

Сначала Иванов-Ринов настойчиво меня уговаривал, подчеркивал, что сейчас не до разногласий. Почувствовав неуступчивость, пригрозил переподчинить мои части 2-му Степному корпусу. Меня, разумеется, такое никак не устраивало. Побыв в Омске три дня, я самовольно вернулся в свой отряд, захватив с собой человек 500–600 добровольцев. Суровая дисциплина в отряде основывалась, с одной стороны, на твердости моего характера, с другой — на интернациональном его составе. У меня были батальоны китайцев, афганцев, сербов. Это укрепляло положение атамана. В случае необходимости китайцы без особого смущения расстреливали русских, афганцы — китайцев и наоборот. Дисциплина в отряде поддерживалась также воспитательной системой и судебными репрессиями. Воспитательная система включала изучение дисциплинарного устава, проведение с солдатами и казаками бесед по разъяснению целей белого движения. Издавались приказы и директивы, содержание которых сводилось к обоснованию целей борьбы с большевиками и возложению обязанностей на каждого командира разговаривать на эти темы с подчиненными. Необходимость войны с большевиками объяснялась главным образом тем, что они признавались незаконной властью. В отряде действовали военно-полевые суды, состоявшие из офицеров. Имелись и офицеры-юристы. Кроме того, существовала специальная комиссия по рассмотрению некоторых дел. При их разрешении руководствовались прежними законами России, уставами о наказаниях, приказами начальника штаба Верховного главнокомандующего Сибири. Практиковались внесудебные расправы. Приговоры и решения утверждались мною, а приводились в исполнение той частью, от которой выделялся наряд на данное дело. Так что порядок здесь соблюдался».

Порядок или видимость его? В июне 1919 года с подачи Анненкова судили поручика Пилло. Этого офицера прислали из Омска. Он был родом из Одессы, выступал там в театре под псевдонимом Аполлонский. Его то мобилизовывали, то увольняли, и он снова возвращался к актерскому ремеслу. Оказавшись в Сибири, Пилло попал в поле зрения колчаковской администрации, испытывавшей острую нехватку в офицерских кадрах, и его опять заставили надеть военную форму. Слишком вольные, по мнению Анненкова, манеры Пилло, его издевательские замечания по разному поводу и наплевательское отношение к службе с самого начала вызывали нескрываемое раздражение атамана. Оно усугублялось еще и тем, что Пилло прибыл в отряд не один, а с обаятельной актрисой Истоминой-Жизневской, что никак не вписывалось в насаждавшийся Анненковым казарменно-солдафонский уклад жизни отряда.

Словом, очередная выходка поручика кончилась тем, что ему приписали соучастие в какой-то тайной преступной организации, якобы разлагавшей казачью дивизию. По времени приезд Пилло совпал с очередной волной пьяного разгула атаманской братии, из-за которого Анненкову пришлось объясняться с военным министром. Неприязнь у «удачливому» артисту привела атамана к мысли, что спиртное и наркотики добываются через Пилло. У него произвели обыск, в семейной аптечке нашли пару шприцев и, к удивлению самого артиста, кокаин. Стали с пристрастием разбираться, кто он такой, устроили экзамен, дали солдатское отделение, но командовал им Пилло откровенно плохо. Выяснилось, что в германскую войну служил он прапорщиком в обозе, не имел никаких особых заслуг. Тем не менее назначенный Анненковым суд оправдал Пилло.

Недовольный таким оборотом дела, атаман издал специальный приказ по «партизанской дивизии»: «Утверждаю оправдательный приговор Пилло. Как самозванца и жида, опозорившего мундир русского офицера, опозорившего Георгиевский крест и вошедшего в дивизию с целью разложения партизан, — повесить… Атаман Анненков».

Пилло повесили, а артистку Истомину-Жизневскую в 24 часа выпроводили из района. Вот тебе и суд, законы, уставы. Впрочем, Анненков свое решение в данном случае считал вполне обоснованным и правильным. Пилло, объяснил он, был евреем. А приказ по дивизии от 9 мая 1919 года № 98 гласил: «Командирам частей запрещено принимать на службу солдат иудейского происхождения». Виновных буду отрешать от должностей, как не соответствующих своему назначению. Атаман дивизии полковник Анненков».

Анненков вообще избегал интеллигентных и образованных офицеров. Точно так же красные комиссары испытывали патологическую ненависть к выходцам из буржуазии, дворянства, казачества.