Алексей Кочетков - Черное солнце Украины

Для психологического типа, к которому принадлежит Бессон, всегда необходим внешний враг. Вне существования такого врага личность подобного типа оказывается наедине с собственными проблемами, а т. к. решить их самостоятельно она не может, то подобное существование «наедине с собой» оборачивается саморазрушением. Но если на Западе подобный тип является всего лишь одним из многих, то на Украине такая психология становится нормой. Украинское общественное сознание изначально несёт на себе печать неполноценности: для простой фиксации своих внутренних проблем оно нуждается в символической фигуре «Другого». И этот «Другой» — неважно, кто это: русские, поляки, венгры, немцы, евреи — должен взять на себя всю полноту ответственности за «несчастную жизнь Украины». А в тех случаях, когда этого не происходит, единственное, что могут сделать сами украинцы, это уничтожить собственную страну. В таком контексте все обвинения украинских националистов в адрес России, сводящиеся к тому, что Россия — страна тирании и рабства, являются всего лишь обратной проекцией. Всякого рода декларации, доносящиеся из Украины о российской агрессии, характеризуют не Россию как таковую, а желание украинского общества стать жертвой такой агрессии. Ситуация аналогична той, при которой женщина, которую никто не хочет, мечтает об изнасиловании, или той, при которой ребёнок, уставший от собственного своеволия, совершает проступки, за которые, как ему кажется, он точно должен получить ремня от родителей, после чего его жизнь неизбежно войдёт в правильную колею, не им прочерченную. Предел желаний большинства украинского общества — это русские танки на улицах Киева, отсутствие которых и является действительной причиной ненависти и истерики.

Учитывая то, что Бессон и ему подобные получают за свою «работу» вполне приличные деньги, весьма иронично звучит следующее его высказывание: «каждый день я получаю десятки электронных сообщений от желающих присоединиться к боевым действиям, однако 75 % из них я отказываю. Тому, кто хочет вступить в наши ряды, придётся самому заплатить за билет на самолёт. А затем пройти краткий обучающий курс в Киеве перед тем, как их отправят на линию огня. Нам не нужны фанатики, люди, жаждущие убивать, наркоманы или алкоголики. Нам нужны идеалисты, которые сражаются за идею, а не наёмники, для которых всё сводится к деньгам» [496]. Интересно, сколько дней пробыл бы «идеалист» Бессон на территории Украины после того, как узнал, что теперь ему предстоит сражаться исключительно за идею, т. е. бесплатно?

Идеологи украинского национализма регулярно подчёркивают, что в добровольческих батальонах сражаются люди самых разных политических взглядов. Как говорится, на нацизме свет клином не сошёлся. С подобными утверждениями можно согласиться, но с одной оговоркой: обязательным элементом мировоззрения добровольца «Азова» должна быть русофобия. Всё остальное, действительно, вторично.

Этому правилу вполне соответствует, например, Дэвид Эриксон. Сейчас Эриксону около 50-ти лет, он родом из Стокгольма, но с 2010 года жил в столице Эстонии Таллине [497]. В полку «Азов» он появился в августе 2014 года и успел принять участие в боевых действиях возле Широкино в начале сентября того же года. В интервью норвежскому исследователю Джону Фэрсену Эриксон заявил, что у него нет нацистских или ультраправых симпатий: «Я классический либерал. Для меня это касается Восточной Европы. Я сам живу в Эстонии — если русские достигнут успеха в Украине, то они попытаются откусить немножко от Эстонии и других стран Балтии, если не всё сразу. В конце концов, Путин сам объявил потерю стран Балтии трагедией. Я читал о шведе, который был там, Микаэле Скилте, и о батальоне. Я знал, что он слишком правый для меня политически, но решил оставить политику в стороне» [498].

Итак, причина, побудившая Эриксона вступить в «Азов», следующая: «если русские достигнут успеха в Украине, то они попытаются откусить немножко от Эстонии и других стран Балтии, если не всё сразу». По сути Эриксон озвучивает старый европейский миф о вечной угрозе Европе со стороны «русского медведя». Но если попросить этого «классического либерала» рационально обосновать этот тезис, он столкнётся с серьёзными затруднениями. Для него, как и для сотен тысяч западноевропейцев, «русская угроза» — это предмет веры и ничего более. Но на такой вере основывается значительная часть мировоззрения западноевропейского общества. Россия для Эриксона так же, как и для Бессона, это тот символический «Другой», на которого можно возложить ответственность за все проблемы, которые имеют внутриевропейское происхождение. К тому же, перед лицом «русской угрозы» реальных проблем можно не замечать. Их актуальность уходит в тень на фоне грядущей русской оккупации прибалтийских стран, а далее, «скорее всего», дело дойдёт и до Скандинавии. В контексте личного существования для многих европейцев эта ситуация дополнительно усугубляется тем обстоятельством, что они много, слишком много говорили о России как о некоем «чудовище», несущем угрозу цивилизованному миру. А у русского медведя хорошая, очень хорошая память, и это значит, что всем, кто распространял клеветнические измышления по поводу России, придётся за это ответить. И под знаком такой перспективы страшно становится шведу Дэвиду Эриксону, страшно становится австрийцу Бену Фишеру, которому тоже «не нравится активность России в Украине, а также собственно Россия и её политика» [499], и потому он тоже приехал на Украину, чтобы бороться за свободу и получать свои 500 долларов. Страшно становится очень многим Эриксонам и Фишерам, не привыкшим к тому, что за свои слова, как оказывается, рано или поздно придётся ответить. Какая же это свобода? А ужасный «Русский Медведь» вспомнит всех поимённо и, озаряя мир своим диким, звериным оскалом, заполнит бесконечные, холодные пространства Сибири телами Эриксонов, Бессонов и Фишеров…

Эриксон читал про Бессона и его попытки вербовать западноевропейцев в батальон «Азов», поэтому решил связаться с ним.

«Я объяснил, что я не нацист и что когда я получил некоторый военный опыт в шведской армии в Кируне на севере Швеции, то это было 28 лет назад. Гастон связался со Скилтом и другими шведами, которые согласились принять меня. Обычно ты должен пройти разного рода тесты, а также интервью чтобы попасть в батальон, но меня приняли сразу. Уже на свой второй день в Мариуполе, я отбыл на задание», — вспоминает он [500].

Согласно Эриксону, политика редко становится предметом разговоров в батальоне. Тем не менее, взгляды большинства его участников не являются каким-либо секретом. «Да, это ультраправый батальон. <���…> Большинство украинских бойцов придерживаются правых взглядов — консервативных, либо националистических, которые в Восточной Европе не осуждаются так, как на Западе — но не правоэкстремистских», — говорит он [501]. «Я предполагаю, что, хотя большинство украинских бойцов знакомы с позициями Билецкого, они считают это просто его мнениями. Они в основном озабочены борьбой с русскими» [502].