Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Моё представление о катастрофе — это весь мир как город Ковязин. Мир, которому не нужна культура, как городу Ковязину не нужен стиль провинциального классицизма, хоть он там и присутствует. Моржов не зря говорит, что любит Ковязин как олицетворённое будущее. Это сарказм. Мой личный. Может, никто его и не уловил. Я где-то читал, что в отдалённой перспективе все искусства окажутся нужны лишь для создания компьютерных игр. И живопись, и литература, и музыка, и кино… Вот это и есть катастрофа. И провинция к ней гораздо ближе, чем столица.

Недавно я беседовал со своим другом-искусствоведом, составителем «Бажовской энциклопедии», и оба мы пришли к парадоксальному выводу. Хозяйка Медной горы в сказах Бажова — это олицетворение земли. А что земле (Хозяйке) нужно от людей? Приказчика Северьяна-убойцу она сгубила: земле не нужна агрессия. И рудокопа Степана Хозяйка тоже сгубила, хотя он был хорошим человеком, но земле не нужны просто хорошие люди. Хозяйка пощадила лишь Данилу-мастера — пощадила талант. Потому что земле нужны таланты. И культура — единственная среда, где может реализоваться талант. Без культуры мы погибнем. В деградации культуры и заключена катастрофа. Конечно, предприятия закрываются, а у крестьян нет тракторов, и это беда. Но наши деревни и города спиваются не только потому, что нет работы. Пили и пьют и с работой, я прекрасно помню СССР. Люмпенизация начинается не с экономического кризиса. Она начинается с отсечения культуры.

Утрачиваются, размываются, подменяются и упрощаются смыслы — вот в чём проблема. А МУДО, кстати, при всей его бесполезности, в городе Ковязин единственный «орган» производства смыслов, и сумасшедший Щёкин — единственный производитель этих смыслов. Его и спасал Моржов. Разумеется, заодно спасал и Костёрыча, который умеет беречь эти смыслы, и детей — «упырей», которые могут жить по этим смыслам, потому что ещё не обработаны обществом, ну и женщин, которых просто по-человечески жалко. Без Моржова все они стали бы как «друиды». Без Моржова город Ковязин вымрет. Моржов оплодотворяет город, поэтому он и бабник.

Люмпенизация начинается не с экономического кризиса, а с отсечения культуры

В «Географе» вы приводите полный текст песни Александра Башлачёва «Время колокольчиков». Мне показалось интересным, что вы с ним учились на одном факультете, правда, в разное время. Какова была молва на журфаке об этом человеке во время вашей учёбы (я полагаю, лично вы не встречались)? Каково ваше собственное отношение к его феномену? И как по вашему мнению, «время колокольчиков — новое язычество» давно наступило в культуре и искусстве или ещё не «всё снесли»?

«Время колокольчиков» я привожу в «Общаге», а не в «Географе». Когда я жил в той же общаге, что и Башлачёв, никакой особенной молвы о нём не было, потому что он и сам ещё был жив и не стал легендой. Моё мнение о Башлачёве — это гений десятка текстов и человек, который думал, что порвать на своей груди рубаху — значит всех убедить в своей правоте. Обычный максимализм молодости. «Время колокольчиков» — как раз о том времени, которое уже прошло (скажем, середина 1970-х — середина 1980-х годов). А искусство и культура — синкретичны. Если нет тотального подавления (а его нет), то в культуре есть всё, но в разной степени присутствия. Например, условно говоря, 70 % Димы Билана, 20 % Кобзона, 9 % Бутусова, 1 % Башлачёва.

Напрасно полагают, что порвать рубаху на груди — значит убедить в своей правоте

Как вы думаете, оправдано ли деление литературного процесса на различные этапы при помощи жёстких временных рамок? Или же данный процесс непрерывен и каждый последующий этап является логическим продолжением предыдущего? Что, например, можно сказать о современном этапе: считать ли его начавшимся лишь после распада СССР?

Тут вопрос не о самом факте деления, а в изначальной установке критика (литературоведа) и мотивированности его аргументов. По какому-то критерию — можно и нужно разделять, по другому критерию — можно, но не стоит, по третьему критерию вообще нельзя, а по четвёртому критерию лучше бы «делителю» сменить профессию. Литература всё равно едина, и каждый новый её этап вырастает из предыдущих, как верхний сегмент бамбука. Современная литература тоже выросла из советской, хотя не по принципу продолжения, а по принципу отрицания и дополнения. Если вы желаете жечь литературный костёр самоупоения — то бамбук хорошо ломается на дрова «по стыкам». Если желаете ловить рыбу удовольствия — не ломайте удилища.

Сегодня уважение и внимательность к слову — это из области преданья старины глубокой. И всё же по-прежнему бранное слово многим режет слух, вызывая инстинктивное неприятие. Дело в том, что, для того чтобы увидеть в себе образ Божий, нужны соответствующие слова (и, конечно, помощь и дар свыше), и наоборот — соответствующие слова для проявления и опознания в себе образа зверя. Вопросы такие. Полагаете ли вы, что для придания описанию современной жизни особой реалистичности никак не обойтись без нецензурщины? Разве задача творчества замыкается лишь точным отражением окружающего, разве она не состоит главным образом в привнесении в мир красоты, в преображении и приближении действительности к тому, что должно быть, а должно быть «хорошо весьма»? Все ли средства хороши для достижения такой цели?

Давайте не будем переносить законы праведной жизни на законы подлинной литературы. Искать в себе образ божий следует вовсе не по романам. Цель творчества — не только точное отражение окружающего мира (вы правы), но и не только привнесение в мир красоты. Цель — больше. Наверное, она даже не определяется. Может быть, она настолько большая, что её и вовсе нет, как нет общего для всех смысла жизни.

О возможности или невозможности использования брани в произведении надо судить не по соответствию цензуре или нормам красоты, а по соответствию художественной задаче. Если соответствует — то можно. Адекватны ли использованные средства художественной выразительности поставленной художественной задаче — судить читателю. Но только именно с этой точки зрения, а не с позиции нормы социальных и речевых практик.

Кстати, мне интересно: почему мат в литературе раздражает читателей, а собственная безграмотность и неумение формулировать ничуть не раздражают? Или это черта «божьего облика»? Выходит, бог не матерился, потому что был косноязычным?

Почему мат раздражает читателей как «нарушение божьего облика», а своя безграмотность и неумение формулировать ничуть не раздражают? Выходит, бог не матерился, потому что был косноязычен?