Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Опытный писатель из начинающего автора может сделать лишь повторение себя. Поэтому лучше учиться писать самому. Писательство не только умения, но и характер. Вера в себя. Судьба. Злость

Вопрос касается описаний природы в «Географе». Одна моя знакомая сказала, что обычно она пропускает описания природы, но тут читала их с особым вниманием. Согласна с ней. Природа описана более интригующе, чем диалог. «Эротично» — словами одного из персонажей. Что для вас описание природы? Что даётся проще: действие, диалоги или описание окружающего мира?

Я не оцениваю с точки зрения «легко — трудно». Оцениваю с точки зрения «точно — не точно». Достижение точности — процесс не трудоёмкий, а смыслоёмкий. Можно ли ответить на вопрос: думать — это трудно или не очень? Для меня среда, в которой действуют герои, так же важна, как и сами герои. Те, кого я люблю, всегда резонируют со средой, прочие — безразличны ей или дисгармоничны. Это не значит, что пейзажем я что-то иллюстрирую. Герой и пейзаж — две стороны общей характеристики жизни здесь и сейчас. Поэтому, к примеру, в «Блуде» пейзажи эротические, в «Золоте» — зачастую «демонические», а в «Парме» — эпические. Герой и пейзаж единоприродны и рождаются одновременно: повествование растёт во все стороны органично и цельно, как живое существо, а не строится из подходящих друг к другу деталей некоего набора запчастей, как механизм. Но потом, конечно, можно разобрать текст на его «составляющие».

Возникает ли желание переписать готовую или уже изданную вещь? Было ли стыдно по прошествии лет за какие-то «зелёные», невызревшие, но обнародованные тексты?

Ни за какие тексты мне не стыдно, и все они — «вызревшие». Дело не в том, что они художественно совершенны. Дело в том, что в определённом возрасте и состоянии духа актуальны определённые вопросы и темы; на тот момент, когда я писал, я выложился весь, «отработав» эти вопросы и темы по полной. Как можно переделать самоотдачу?

Представьте, скажем, что в седьмом классе вас обозвал одноклассник, и вы с ним подрались, и вас побили. Предлагаете сейчас подраться заново? Как можно переиграть ту драку, если теперь вы решаете проблемы самолюбия другими способами, да и само давнее оскорбление уже не вызывает обиды? Так же и с вопросом «модернизации» прежних текстов. Текст — всегда слепок с личности и жизни. Личность развивается, жизнь меняется — зачем тогда переделывать текст, отформатированный совсем другими обстоятельствами?

Например, в юности я не видел, а сейчас вижу максимализм романа «Общага-на-Крови». Переписать, что ли, этот роман? А зачем? Да, взрослый читатель для самоудовлетворения может изобразить эдакое превосходство над автором, но молодые читатели — я знаю это по блогам — воспринимают «Общагу» очень серьёзно, с яростным сопереживанием. Потому что я не халтурил, когда писал. Значит, роман адекватный, то есть точный, следовательно, хороший. И для ровесников автора — зрелый.

Считать молодого автора незрелым наивно, даже если видно, что писатель молод. Зрелость автора — это его умение вложить в работу всего себя, а не возраст

Не согласна с вашим мнением, что текст не стоит переписывать, даже если есть понимание, что жизнь меняется, а личность развивается. По-моему, как раз в этом случае и возникает желание подправить. Тем более что серьёзные вещи пишутся годами. Хотя здорово, что вы оцениваете свой труд как «отработанный по полной». Автором, наверное, движет идея развития. Если не качественной переработки, совершенствования, устранения недочётов, шероховатостей, «западаний», то создания нового, то есть продолжения, вытекающего из уже написанного и из желания прежнее переработать. Есть книжные истории, которые требуют перспективы, вызывают у читателя интерес: что сталось с героями дальше?

Несовершенство юношеских произведений вовсе не в «недочётах, шероховатостях и „западаниях“», а в несовершенстве понимания жизни. Это несовершенство и есть причина неправильно использованных средств художественной выразительности, которые всегда соответствуют личности автора (какой она была на момент написания). Я был вполне адекватен жизни, то есть выбирал верные средства выразительности, и это подтверждается живой реакцией читателей. И менять адекватность на неадекватность я не собираюсь. Выражаясь словами героя «Блуды», не желаю «ставить авионику „Боинга“ на колёсный пароход „Апостол Андрей Первозванный“». Не хочу скромную берёзу украшать спелыми гроздьями винограда. Но каждый автор сам выбирает для себя, переписывать ему прежнее произведение или нет. В литературе выбор авионики или гребных колёс — дело вкуса. Я аргументировал свой выбор, но не собираюсь вступать в спор.

А сиквелов я не люблю. В продолжениях всегда есть привкус мыла. История хороша, когда завершена, а завершённая история не нуждается в досказывании. Если читатель желает продолжения, когда автор уже всё сказал, значит, читатель ничего не понял. Не разобрался, что с ним вели серьёзный разговор, а не катались на каруселях, где можно сделать ещё пару оборотов, если понравилось. И вообще, продолжение завершённой истории чем-то напоминает переписывание заново юношеского текста. То есть вы меня спрашиваете, в общем, об одном и том же.

Как Вы относитесь к лингвофрикам? Иногда кажется, что относитесь.

Гм-м, «лингвофрики»… Никогда не слышал такого фрикского термина. Говоря по-русски, «любители языковых чудачеств», верно? Насколько я понимаю, чудачество — это выпендрёж с формой, когда нет содержания. То есть когда не можешь привлечь внимание смыслом сказанного, используешь чудачества или эпатаж. Но я не ставил своей целью непременно привлечь к своим текстам всеобщее внимание (иначе брал бы более модные темы). И в свои тексты всегда вкладывал некое содержание. Необычность формы никогда не была для меня самоцелью (иначе следовало бы писать роман в СМС на языке Удафкома). Непривычная лексика (а ведь вы её имеете в виду?) — просто литературный приём, средство художественной выразительности. И вполне оправданное характером произведения. Я отвечаю вам в расчёте на то, что в вашем вопросе действительно содержится вопрос.

Читатель, желающий продолжения, когда автор уже всё сказал, не понял, что с ним вели серьёзный разговор, а не катались на каруселях, когда можно сделать ещё пару оборотов, если понравилось

Откуда у вас такие познания о чужой душе? Этим вопросом я задавался уже давно, и монолог Федьки Милькова в «Золоте бунта» напомнил мне о нём. Как мне кажется, то, что говорит Федька, надо почувствовать самому, для того чтобы потом описать такое. Или это что-то из психологии?