Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Соблазнительно, конечно, видеть Отличника Христом, Искупителем, мучеником или каким-то идеалом, но это не так. Отличник — просто добрый, честный и думающий юноша, который ошибся. Но это очень хорошая ошибка, правильная. Настоящий человек должен ошибаться именно в эту сторону.

Интерес к исторической прозе вы объясняете тем, что «современный читатель не воспринимает роман на современном материале как развёрнутую метафору современности. И писатели, желающие говорить о современности, вынуждены делать это через некий искажающий фильтр: через канон жанра, во многом банальный, через причудливую призму постмодерна — или через историю». И тут же вы говорите, что в «Тоболе» есть «разве что отсылки (к современности), потому что многие проблемы России как были при Петре, так и остались доныне. Я считаю, что нельзя использовать исторический роман как иносказание о современности». Сначала мне показалось, что тут закралось противоречие, но далее я поняла: на историческом фоне вы показываете «вечные проблемы». Верны ли мои рассуждения или я ошибаюсь?

Если да, то всё же: «Тобол» для вас прежде всего это история про петровскую Сибирь или освещение «вечных проблем» с использованием истории (то есть вы хотите рассказать читателю об истории или о современности (тут я имею в виду, конечно, «вечные проблемы», актуальные во все времена, а не современное состояние дел в стране))?

Если речь всё же идет об истории преобразований Петра в Сибири, то тогда каким образом ваша историческая проза согласуется с высказыванием о том, что о «современности надо рассказывать через историю»?

Я не говорил, что о «современности надо рассказывать через историю», я говорил, что о ней рассказывают через историю, а это неправильно: времена не повторяются. В исторических романах, написанных с целью поговорить о современности, либо история искажена, либо современность, либо и то и другое.

Моим же мотивом для «Тобола» было испытание возможностей постмодерна. Я уже не раз рассказывал об этом, но повторюсь. Если упрощать, то постмодерн — это синтез всего. Причём сделанный в игровом формате. Петровская эпоха в Тобольске меня привлекла именно своим синтезом: в Тобольске совместились разные эпохи (инородцы — из общинно-родового строя, Ремезов — из Средневековья, Табберт — из Нового времени), разные фактуры (язычники, степняки, раскольники; артиллеристы, зодчие, грабители гробниц), разные культуры (шведы, китайцы, ханты, джунгары). В общем, в Тобольске петровских времён я увидел «постмодерн», осуществлённый самой историей. И я усилил его сочетанием разных жанров: мистикой, политическим детективом, батальным жанром и так далее. Каждый герой получил свою цель (отдельную от исторического процесса, но мотивированную им) — в этом игровой формат.

В итоге оказалось, что постмодерн наследует традиции, а не противоречит им (как российский постмодернизм). Оказалось, что в формате постмодерна вполне можно рассказывать о реальной истории (лишь бы читатель не воспринимал романные события совсем уж буквально, но для этого я написал книгу «Дебри»). Оказалось, что постмодерн сохраняет гуманистическое начало литературы, и герои живые, они страдают и мечтают по-настоящему. Всё это и побуждало к работе.

Неправильно историей рассказывать о современности: времена не повторяются. В историческом романе, написанном для разговора о современности, либо история искажена, либо современность, либо и то и другое

Первое. Про Служкина.

По вашим объяснениям «стоп-режим» Служкина в отношении Маши включают два момента: не давать ей ложную надежду и не ухудшать жизнь дочери. Не кажется ли вам, что оба эти момента — производные от бедности Служкина? Я не уловил причину отказа Маше, если поместить Служкина в более благополучные обстоятельства.

Вам не кажется, что «не ухудшать жизнь дочери» — такой типичный отцовский нарратив, который не совсем соотносится с реальностью? При деньгах и счастливых родителях, живущих порознь, ребенку зачастую лучше, чем в несчастливой семье, когда у родителей ветхозаветная (и неверная, имхо) мораль, что надо «сохранять брак ради детей».

И я не понял про «не давать Маше ложной надежды». Если любовь Служкина настоящая, как вы говорите, то надежда Маши не ложная. Конечно, в 14 и 16 лет Маша — ребёнок ещё, и поймать её на вполне понятном чувстве к учителю смахивает на совращение. Но в 25 — уже взрослый человек.

Возможно, причина у Служкина такова: ему для души хватает себя, а для жизни ему много не надо.

Второе. Про Германа.

Окей, давайте усилим. Герман выходит и убивает Владика, насилующего его женщину (повод для мужчины вообще-то достаточный), труп закапывает на том же огороде, Танюшу отвозит домой, говорит ей: «Да, я убийца и не жалею, и решай сама, хочешь ли быть со мной». В итоге у Тани есть дом, и подлости она не совершила. Если она решит быть с Германом, то Герман даёт необходимые указания своим помощникам и исчезает. А потом Таня с отцом официально уезжают из страны. Убийство Владика обрывает связи, и уже никто не узнает, где деньги, да и где сам Владик.

Что мешает Герману так поступить в рамках своей морали (кроме авторской концепции и сюжета)? Да, Герман не убийца, но бывают обстоятельства, делающие исключение из правил единственно правильным. А план увезти всех в Индию от этого не делается менее реальным.

Опять же, вы верите, что такой правильный солдат, как Герман, будет смотреть, как насилуют его женщину, смутно воспринимая это наказанием для себя, которое надо принять? Ведь тут наказание за чужой счёт.

Разговор о «Географе» уходит полностью в сторону гипотетического: «А что бы делал Раскольников, если бы старуха-процентщица выжила? Сохранил бы он свою теорию? Мучился бы совестью?»

Роман — не жизнь. Роман пишется «под конкретную ситуацию» и не имеет вариантов, потому что они бессмысленны.

Обсуждать ситуацию Служкина «а если бы он был богат, а Маше было 25?» — всё равно что обсуждать «а если бы Служкин не женился по залёту и у него не было бы дочери?». Если бы Служкин был богат, а Маше было 25, то бабушка была бы дедушкой. Это другой роман — с другими героями и конфликтами.

Есть много незлых, но каких-то обывательских представлений о жизни.

Например, что хорошему человеку «мало надо». Нет, человеку не надо «мало». Просто он не будет брать «много», если это «много» сопряжено с подлостью. И хорошего человека мотивирует не отсутствие желания обладать «многим», а отсутствие желания совершать подлости. Если вы оцениваете Служкина как человека, которому «мало надо», то вы считаете святого чудиком и не понимаете сути персонажа.