Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

В этом проекте режиссёр появился уже на готовом сценарии. По логике, не нравится сценарий — так не соглашайся снимать. Но режиссёр согласился. Я не участвовал в выборе режиссёра, этим занимался продюсер фильма, и он ставил меня в известность. Актёров выбирал режиссёр, и он со мной не советовался. Может быть, у режиссёра даже и получится фильм, пусть глянцевый и лубочный, но смотрибельный; однако это будет не та история, которую придумал я, и я ушёл из проекта.

Примерно так же дела обстоят и с «Царём»: режиссёр снимал по сценарию (и переделывал сценарий), а не по роману «Летоисчисление от Иоанна» (романа на момент съёмок «Царя» ещё не существовало). Но роман «Летоисчисление» ближе к сценарию, чем «Тобол».

Я могу вкратце перечислить, чем мне не нравится «Царь» (то есть что вырублено или что изменено в сценарии). Убрана мистическая часть — а это очень важно, для неё всё и писалось: она мотивирует многие события. Нарушена логика поступков героев (почему Басманов взял с собой Машу? Он что, педофил? Или почему Маша выбежала на арену к медведю? Она что, самоубийца? И так далее). Изменён характер Грозного. У меня он был премудрым до лукавости, в фильме — просто кровавый шут, кривляка. Изменён характер Филиппа. У меня он был простой мужик, который не мыслит жизни без бога, как хозяйство без хозяина. В фильме он — рефлексирующий интеллигент. Изменён смысл конфликта Грозного и Филиппа. У меня Грозный предъявляет концепцию власти (царь — это бог, и он может творить чудеса, если в него верят; Россию может спасти только чудо, поэтому надо заставить народ верить в царя как в бога; Филипп не может согласиться на такое кощунство, потому что Филипп руководствуется здравым смыслом); в фильме никакой концепции власти нет — просто зверства религиозного психопата. Конец изменён на диаметрально противоположный: у меня благодать Филиппа спасает монахов, которые спрятали его тело (потому что смысл веры — спасение), в фильме монахи гибнут (и смысла у их веры нет).

Я не знаю, почему Павел Семёнович Лунгин решил изменить то, что я написал. Мне он не высказывал претензий к сценарию, ни о чём меня не предупреждал и ничего потом не объяснял (да я уже и не спрашивал — зачем? Дело-то сделано).

Логика такая. Чудеса творит бог. Россию может спасти только чудо. Значит, царь должен стать богом. А народ должен поверить в него как в бога. Будет верить мало — Россия погибнет. Выходит, надо заставить народ верить в царя. А для этого нужна опричнина. Так и живём — начиная с эпохи Грозного. Летоисчисление от Иоанна

Я занимаюсь исследованием нарратологии на материале ваших романов. Мне очень интересно, как вы выбираете точку зрения, через которую в тексте передаётся действие. Однако в «Блуде и МУДО» повествование выстроено сложно: от третьего лица, с авторскими мыслями, но через призму взгляда главного героя (читатель не знает, что происходит вне точки зрения героя). Собственно вопрос: почему выбран именно Моржов? Суть лишь в противопоставлении его и пикселей? Художник vs материальный мир? Или здесь ваш выбор сложнее? Прокомментируйте, пожалуйста, этого персонажа, он очень многогранен. Я не согласна с мнением, что он лишь бабник, но не могу достаточно точно аргументировать свою точку зрения.

Сводить Моржова к бабнику — всё равно что считать собор Василия Блаженного большой кучей кирпича. Моржов осмысляет жизнь, формулирует «систему мира» и активно преображает окружающую действительность. Для «всего лишь бабника» это чересчур.

Мои герои всегда не согласны с правилами жизни. Либо они просто отказываются жить по этим правилам, либо пытаются изменить жизнь для всех окружающих. Моржов — из вторых.

Основной конфликт «Блуды» — противостояние между подлинностью и успешностью. Моржов успешен. У него всё есть. Но он хочет подлинности. Он исследует механизмы неподлинности — пиксельное мышление и те стратегии жизни, которые он «зааббревиатурил». Эти механизмы и помогают Моржову стать успешным. Однако в финале Моржов делает выбор в пользу подлинности, совершает поступок и «вываливается» из неподлинного мира.

Как автору, мне интересен герой, который способен не только на анализ мира, но и на большой нравственный поступок. Анализ — разумеется, мой, но в стиле Моржова, а поступок — Моржова.

У меня три разных вопроса.

Первое. Хотелось бы узнать ваше мировоззрение. Знаю, вопросец, конечно, тот ещё. Довольно обширная и волнующая тема. Хотя бы тезисно. Вы часто говорите, например, про экзистенциализм.

Второе. Какой импульс сподвиг вас забросить жанр фантастики. И тяжело ли вам было перестроиться в другое направление?

Третье. Я прочёл «Географа». Основная задумка, как я понял, построена на теории святости и смирении героя или что-то вроде того. Всё вроде складно. Служкин лишается жены. Прощает друга. Служит жилеткой для Рунёвой. Удовлетворяет Ветку. Отказывается от школьницы. Короче, он такой князь Мышкин, то бишь Иисус. Но есть персонаж Кира. В одном из эпизодов она по-своему трактует поведение Служкина. И ему это не нравится. Он напивается и уходит. Вопрос. Почему он ушёл, не удовлетворив Киру? По сути дела, она ему никакого вреда не принесла. Он сам с ней связался, зная, что она ещё та стерва. Она этого не скрывает. Поэтому она уязвимее остальных персонажей. Она самый нелицемерный персонаж. Почему святость Служкина не выдержала критики Киры? Дальше его поведение ещё более странное. С Таней — не помню, как зовут. Он провожает её с сыном до остановки. Сам пристаёт к ней с расспросами. Затем неожиданно целует её, одаривая хорошим настроением. В его компании она расцвела. И он решил воспользоваться случаем. Навязывая замужней женщине свою святость? Я понимаю, что он мечется. Просто эти его выпады входят в противоречие с основной идеей, как мне кажется. Короче, я не совсем понимаю смысл этих эпизодов.

1. Мне не уложить своё мировоззрение в пару абзацев. Мировоззрение — не дрова, чтобы умещалось в охапке. И я много про что часто говорю, не только про экзистенциализм. В общем, спрашивайте конкретнее.

2. Никакого импульса не было. Мне был 21 год, когда я забросил фантастику. Просто я повзрослел и перерос её. Перестраиваться мне не приходилось. Я легко меняю художественные системы, и вы поймёте это, если познакомитесь с какими-либо другими моими романами, кроме «Географа». Фантастику я оставил себе как приём, но не как жанр.

3. Основная задумка «Географа» — тип «героя нашего времени». Поскольку мы существуем в христианской культуре, этот тип всё равно так или иначе соотносится с образом Христа, то есть с идеалом. Никуда от этого не деться. Но это не значит, что любой хороший герой — непременно Иисус в миру, как князь Мышкин. Хотя Служкин типологически восходит к Мышкину.