Гюнтер Штайн - Путешествие по стране Руставели

Гоги быстро садится за руль. В сопровождении исполинов, по три справа и слева, подталкиваемая, а когда нужно, то с одной стороны и приподнимаемая, наша машина, как рыболовный сейнер в бурном море, выбирается из опасной зоны и попадает на ровный зеленый луг долины.

Выехав на дорогу, Гоги останавливается и выходит, чтобы поблагодарить отзывчивых исполинов. Но они уже снова вскакивают на свой грузовик, не слыша, что он им кричит, и не видя, как он им машет.

Лучи солнца погружаются в воды небольшой речки, которая рядом с дорогой мчится по своему каменистому руслу. Гоги ступает на поросшую мхом скалу, вдающуюся в русло реки, наклоняется и пригоршнями льет себе на голову воду. Я присаживаюсь на корточки рядом с ним и ополаскиваю себе лицо и руки. Чтобы освежиться, к берегу подходит и Кетеван.

Когда мы возвращаемся к машине, мимо с треском проносится грузовик. Нам что-то громко кричат и оживленно машут руками. Мы машем в ответ. И грузовик уже исчезает за темными скалами.

— А куда же запропастился Реваз? — говорит с беспокойством Кетеван и убирает ладонью упавшую на лицо прядь волос. — Уж не свернул ли с дороги? А может быть, он все-таки нашел в лесу лесорубов с лебедкой и возвратится на это место с другой стороны, в то время как мы будем уже далеко отсюда?

Решив у следующей развилки остановиться и подождать Реваза, садимся и медленно едем вперед, внутрь мрачного ущелья, в котором омытая солнечными лучами, весело журчащая речка превращается в сердито бурлящий поток. Внимательно осматриваем каждую впадину, каждую щель в скалах, каждую узкую тропу…

Мы часто останавливаемся, я выхожу и, рупором сложив ладони, кричу: "Реваз! Реваз!"

Несколько раз нам кажется, что откуда-то из ущелья слышится ответ. Я зову его еще и еще раз, пока мы не убеждаемся в том, что нас обманывает эхо, отзвук которого здесь, под темным куполом крон огромных деревьев, распознать не так легко, как в открытой долине.

Чем дальше мы продвигаемся по глубоко врезавшейся в горы дороге, тем становится темнее и тем больше беспокойства проявляет Кетеван, как будто опасается, что из-за ближайшего выступа скалы на нас могут напасть разбойники. Такой возбужденной за время поездки я вижу ее впервые.

Действительно, куда же мог запропаститься Реваз? Уйти так далеко за короткое время он не мог. Непроизвольно Кетеван заражает меня своим беспокойством. Может быть, он действительно свернул на одну из высокогорных троп и начал карабкаться в гору? При его слабости к "путям коротким" это вполне возможно. Может быть, он где-нибудь там, наверху, оступился, упал и, потеряв сознание, лежит в расселине?

…Метров через пятьдесят дорога раздваивается. В тот момент, когда мы собираемся свернуть влево, на дороге появляется трактор, даже не трактор, а полыхающее красное чудовище. На подножке в позе римского полководца, одержавшего победу, возвышается фигура человека с развевающимися волосами. Кетеван как вкопанная останавливается и шепчет:

— Так это ведь… Так это ведь Реваз! Слава богу!

Из длинного белого здания сельского Дома культуры Рустави, когда мы подъезжаем к нему на наших "Жигулях", доносятся воинственные возгласы всадников. Будто от мощной взрывной волны, порожденной этими возгласами, распахиваются двери, и из них вырывается поток мужчин и женщин, устремляющихся к стоянке, чтобы в массе стоящих там машин найти свою.

Праздник поэзии окончен. Хотя сомнений это не вызывает и изменить уже ничего нельзя, Реваз с мужеством обреченного бросается в толпу и против потока по-праздничному возбужденных и смеющихся людей пробирается к ближайшей двери.

Первым среди выходящих я замечаю знакомую коренастую фигуру Нодара Думбадзе. Он глубоко сожалеет, что я не мог попасть на праздник, который для меня, иностранца, интересен вдвойне. По поводу того, что я не попал на него, сокрушается и жена Нодара, с которой я познакомился в один из незабываемых вечеров во время дружеской беседы у него на квартире. В то время как я рассказываю им о причинах нашего опоздания, о дорожных происшествиях, он вдруг прерывает меня, вежливо кивает и берет под руку проходящего мимо нас крупного мужчину.

— Посмотрите, Гюнтер, на этого человека, как смело он шагает! Это наш уважаемый поэт Ираклий Абашидзе, наш Маяковский, который еще в 30-е годы открыл для грузинской литературы любовную лирику… Кстати, вам известен его цикл "По следам Руставели"?

Исполин Ираклий благодушно отмахивается. Не успеваем мы сказать друг другу и несколько фраз, как Нодар представляет меня писателю, который известен мне прежде всего своими историческими романами "Лашарела" и "Долгая ночь".

Не состоя с великаном Ираклием в родственных отношениях, не имея с ним никакого внешнего сходства, он носит ту же фамилию, что и Ираклий. Его зовут Григол Абашидзе. Этот человек благотворно сочетает в себе коммуникабельность и светскость с настоящим радушием. Дальнейшие наши доверительные встречи только усиливают это впечатление. То, что главными героями его исторических поэм и романов являются не только те или иные монархи, а народ, вернее, народы, солидарность которых в прошлом он преподносит как пример для настоящего, наводит меня на след, ведущий к важнейшему источнику его удивительной привлекательности.

При виде невзрачного худого мужчины с серебристыми висками, в очках, Нодар замолкает, а затем говорит:

— Гюнтер, я имею особую честь представить вам "лорда"!

— Очень приятно.

Подавая "лорду" руку, я припоминаю, что кое-кто не прочь пошутить, что Грузия кишит "лордами", "князьями", "графами" и прочими отпрысками аристократов. Но в жилах этого человека, как об этом, смеясь, говорит он мне сам, нет ни капли "голубой крови". Титулом "лорд" он обязан всего лишь своей фамилии Лордкипанидзе. Его творчество — очерки и рассказы и прежде всего роман "Заря Колхиды" свидетельствуют о том, что он как писатель самым тесным образом связан с жизнью народа. Константин Лордкипанидзе относится к числу тех пролетарских писателей, которые в 20-х годах определяли путь развития молодой грузинской советской литературы.

— У товарища Лордкипанидзе молодые писатели могут многому поучиться, — объясняет мне Нодар, после того как "лорд", попрощавшись, уходит. — Если бы все они так же настойчиво, как он, работали над своими рукописями, прежде чем передавать их в другие руки, то они давно уже были бы как Руставели! А теперь, — Нодар переходит на едва слышный шепот, — незаметно посмотрите вон на ту новенькую черную "Волгу". Видите, около нее стоит мужчина с длинным мундштуком в руке? Это академик.

— Настоящий лорд, — говорю я. — Кто же это?

— Наш классик Константин Гамсахурдиа.