Захар Прилепин - Имя рек. 40 причин поспорить о главном [litres]

Объяснение этому простое: он ничего этого не чувствует. У него какой-то орган отсутствует, который за это отвечает. Такое бывает. С человеком может случиться беда и он, к примеру, ослепнет. Это большая трагедия, и даже думать об этом грустно, – но если этот человек начнёт говорить, что мир бесцветен и тёмен, мы догадаемся, отчего он так рассуждает.

Когда человек, подрагивая и горячась, утверждает, что нет никаких русских, никакой Родины нет, никакого родства не бывает, – надо его бережно поправлять.

Эй, парень, – стоит сказать ему, – никто не хочет с тобой спорить. Но если ты хочешь говорить что-то подобное – отвечай только за себя. Говори: у меня нет никакой Родины, я никакой не русский, я не испытываю к вам родства.

И всё. И проблемы снимутся.

Но если ты ходишь вокруг нас и без конца зудишь о том, что нас нет, тебе могут однажды дать подзатыльник. Потому что здесь, на этой земле, за Отечество, за чувство локтя, за право говорить на своём языке и носить своё имя – трудились, свершали великие подвиги и погибали удивительные, небывалые, ни на кого не похожие люди, составившие русский народ.

Какой он, этот самый народ, спросят меня, опишите его.

Знаете, я не умею. Я даже не уверен, что об этом стоит говорить. У детей спрашивают: любишь папу? А маму? А за что? Ребёнок пытается сформулировать: вот-де папа сильный, а мама добрая, – но всё это не имеет ни малейшего значения.

Вот и мы – такие же дети по отношению к своей земле и своему народу.

Мы – грешные, Россия – святая.

Право называться русским – не дар, но ответственность. Если не хочешь нести на себе этот крест – брось. Найдётся кому подобрать.

Мы есть, нас нельзя оспорить, а формулировать нас не обязательно.

Русскость, русское, право на имя – нужно не просто беречь, но возвращать и доказывать каждый день. Награда за это очень мала, смехотворна, – то странное чувство, когда ты вдруг понимаешь, что кровь воинов Святослава, преодолевающих ледяное море поморов, гулёбщиков Разина, солдат Суворова, красноармейцев и белых офицеров, победителей самых сильных армий мира и покорителей диких пространств, в том числе космических, – течёт и в тебе.

По сути, это бессмертие. Всего-то.

Большинству людей нравится себя хвалить; или, как минимум, рассказывать о себе. Только порой люди не могут найти подходящий повод для этого. Или подходящие слова. Ведь ты такой огромный и сложный, а слова такие маленькие.

Одна из моих профессий – я имею в виду даже не журналистику, которой давно не занимаюсь, а именно что её подраздел: колумнистику – то есть, возможность писать на заданные темы, – предоставляет отличную возможность рассуждать о себе, драгоценном.

Меня порой спрашивают, каким образом я достигаю порядка в делах. Или: «Захар, как вы всё успеваете?». О, это отличная тема, об этом было бы любопытно поговорить, распустив крыла и сделав вдохновенное и многозначительное лицо.

Я мог бы рассказать, каким образом мне удаётся вести две телепрограммы, одновременно управлять двумя СМИ, одновременно строить собственный хутор под Москвой, одновременно проводить пару фестивалей в год, одновременно сочинять большие художественные романы, одновременно сниматься в кино, иногда даже в главных ролях, одновременно гастролировать по всему миру с лекциями и выступлениями, одновременно иметь насыщенную и полную скандалов жизнь в социальных сетях, одновременно записывать музыкальные альбомы с моей группой, а так же совместки с рэп-исполнителями, и, конечно же, выпускать время от времени с ними скандальные клипы, одновременно вести колонки в нескольких изданиях, одновременно, что самое важное, воспитывать четверых прекрасных детей, и, в довершение ко всему, до недавнего времени жить и служить в Донецке, будучи советником руководителя воюющей страны, главой гуманитарного фонда, ежемесячно помогавшего сотням людей, управлять батальоном спецназа, созданным на свою голову мной же самим, – и в рамках этой жизни иметь вдвое больший свод задач, проблем и дел, чем тот, что приведён выше, – но, наверное, я не стану продолжать и множить сущности, так как список донецкой работы попал бы сразу под несколько международных статей о создании незаконных вооружённых формирований, терроризме, контрабанде и прочих жутких грехах, в которых нет никакого смысла признаваться самому, если тебя даже не спрашивают.

Я мог бы, подбоченившись, но сделав при этом несколько усталый вид, рассказать о том, что никогда в жизни не испытывал депрессий, кризисов младшего, среднего и старшего возраста, и даже не знаю, что это такое: и, значит, время, которое могло бы тратиться на выходы из этих состояний, было потрачено мной на более полезные занятия.

Я с удовольствием рассказал бы, что в мире есть очень мало вещей, которые могут меня всерьёз и надолго раздражать, или заставить переживать. И лицо моё при этом по-прежнему было бы усталым и снисходительным.

Я посетовал бы на то, что люди тратят невозможное количество человеко-часов на ненужные рефлексии, на разборки, на психозы, на телефонные разговоры; кстати, да, я терпеть не могу говорить по телефону, это кажется мне ужасной тратой времени, я, как правило, не беру трубку, если мне звонят, и заранее сообщаю всем, что мне лучше писать письма или смс – это, не поверите, ускоряет работу, дисциплинирует собеседника и предоставляет тебе возможность дать максимально точный ответ или отказ.

Я непременно похвалился бы, что у меня нет похмелья, хотя мой образ жизни периодически требует лёгких алкогольных подзаправок.

Ещё я никогда в жизни не принимал наркотики, и мне, в связи с этим, не приходилось лечиться от наркотической или алкогольной зависимости, или иметь дело с правоохранительными службами.

Кроме того, благодаря отцу и матери, и тому, что треть своей жизни я был служивым, вынужденно изнуряя своё тело спортом, у меня до сих пор успешно функционировали все органы; более того, как выглядит кабинет стоматолога, я в свои годы едва помню, потому что последний раз был там с молочными зубами.

Я не веду ночной образ жизни – и, будучи влюблённым в своих многочисленных и верных друзей, никогда в жизни не позволял себе вести дружеские беседы не то что до пяти утра, а элементарно даже до часу ночи: как правило, в полночь я ухожу спать, отлично зная, что мой организм поднимет меня в самом лучшем случае в восемь утра, но чаще в 6:30. Я не разу в жизни не спал до одиннадцати утра, и даже если я еду за рулём всю ночь – а такое бывает, – я ложусь спать утром на час-полтора. Всю жизнь в новогоднее утро я встаю самым первым в своей семье, в своей компании, а иногда мне кажется, что и во всём городе.