Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

Чувство избранности (присущее и Гоголю, и Толстому, и Маяковскому), не подкрепленное талантом в конкретной профессии, штука крайне взрывоопасная. Хотя тоже довольно будничная: мы тоже успели повидать героев перестройки, борцов с коммунистическим режимом, которые назавтра же призывали к новым великим свержениям, – им не за что себя уважать, когда они не бросают вызов чему-то грандиозному. Ну а жертвы – самоуважение им дороже. Геббельс заблуждался, полагая, что национал-социалистом нужно родиться: такого рода чудовища ежегодно рождаются сотнями – черными или красными. Или белоснежными – цвет праведности.

«Я плачу от отчаяния перед нуждой» (кстати, деньжат подбрасывал родительский друг-еврей). «Впервые Достоевский. Потрясен». «Пессимизм. Мысли о смерти». Ну что здесь редкостного, чудовищного? Это обыкновенно, как его работа над диссертацией (кстати, под руководством еврея). «Отчаяние. Я ни во что не верю» – разве мало отчаявшихся молодых людей «кровью сердца» писали собственную историю (роман «Михаэль»), отвергнутую всеми издательствами? Вполне возможно, что кого-то из них сегодня также оскорбляет отсутствие почвы (серьезности, правды) у нынешних знаменитостей, как Геббельса оскорбляло отсутствие «расы» у Томаса Манна – одна цивилизация. А у евреев вообще сплошная ирония и сатира! И это в тот миг, когда Германия тоскует о вожде, как иссохшая земля тоскует о дожде, – Геббельсы являются из среды патетической и не слишком удачливой, но уж никак не иронической. Молодой Геббельс посылает 50 (пятьдесят!) статей в одну из «ротационных синагог» – в «Берлинер тагеблатт» (кстати, и здесь редактор был еврей) – не напечатана ни одна. Остается задавать себе вечный вопрос всех возвышенных натур: «В чем моя миссия и мой смысл?» И попытаться утешиться: квинтэссенция нового человека – мы, молодые без рода и традиций.

И, наконец, животворящие, как дождь в засуху, возвышающие душу переживания причастности к Большому Делу – человеческие, слишком человеческие: всеобщее братство во имя народа, гвардия Гитлера, прекрасные юноши – будущее, надежда, – самое обольстительное в фашизме не то, что в нем лживо, а то, что в нем искренне и патетично. От этой спасительной отдушины во всенародное из подполья своей индивидуальности Геббельс уже не оторвется ни за какую цену. Пусть «90 % немецкого пролетариата дерьмо» – он будет бороться, повинуясь своему демону, чтобы перед вторжением в Россию вновь испытать просветление: лишь бы жил наш народ, для них, живущих одним днем, живем и боремся все мы, беря на себя любой риск. Он будет упрощать и сам себя, убивая вкус к чтению, к живописи, а когда придет минута, убьет и собственных детей. «Умирать пойдем в сад!» – «Нет, на Вильгельмплац, где ты всю жизнь работал», – ответ истинно немецкой женщины. Дети, по мнению Элиаса Канетти, оказались не расплатой за пропагандистскую деятельность, а ее кульминацией: «Для грядущих времен примеры еще важнее, чем люди». Лучше умереть надутым великой целью, чем жить в своих истинных размерах…

И сейчас где-то рядом с нами пылкие молодые и не очень молодые люди жаждут обрести великую миссию – хотя бы и ценой нашего жалкого благополучия. Потерпев крах в личном созидании, они пытаются напитаться физическим могуществом масс. К счастью, мы уже получили кое-какую прививку от мегаломанической демагогии – мы сделались если и не умнее, то скептичнее. Мы все меньше верим в честный банк с пятью сотнями процентов годовых и в честную партию, гарантирующую всеобщее счастье распивочно и навынос. Пожалуй, не в уме, а в скепсисе сегодня наша надежда.

Правда, горьковатая – какой только и бывает неподслащенная правда. Случай Геббельса подсказывает нам минимум две психологические причины, влекущие людей в массовые тоталитарные движения. Первая – простое человеческое одиночество, холод которого гонит искать в толпе хоть какого-то тепла. Вторая – тоска по высокой миссии. Человек, одержимый этой тоской, может искать утоления своего неясного голода в сопричастности чему-то глобальному, всемирно-историческому. Для него политика не просто средство достигнуть конкретных результатов, а возможность доставить себе воодушевляющие (пускай трагические) переживания: поэтому все рациональные аргументы, разъясняющие опасности и бесперспективность тоталитаризма, производят на него не большее впечатление, чем на наркомана лекции о вреде героина: он ищет переживаний, а не результата.

Психологическая опасность сегодняшней политической ситуации заключается еще и в том, что нынешняя либеральная идеология ничего не дает политическим наркоманам: она не сулит ничего грандиозного, а просто «нормальную» жизнь (то есть именно ту, в которой наркоман не находит ничего пьянящего), она не обещает разом покончить со всеми мировыми безобразиями, а больше советует каждому устраивать собственные дела, она не стремится объединить народ для универсальной великой цели, подчиняя «отсталую» часть населения «передовой», – она всего лишь развязывает руки деятельному меньшинству, пассивному же большинству лишь обещая выигрыш в отдаленном будущем и т. д.

Сегодняшняя всеобщая и полная деидеологизация, стремящаяся покончить со всеми претензиями на универсальность, может нечаянно отнять у людей и смысл их существования – увы, не все способны жить одними лишь будничными личными интересами или найти удовлетворение в творчестве. Да, «аристократов духа», которых к тотальному и тоталитарному толкают подобного рода нематериальные мотивы, всегда бывает немного, но – их обычно достает на закваску, а остальную массу составляет гораздо более простая публика. Выражение «простой человек» здесь и далее используется в специфическом значении, слабо связанном с уровнем образования: «простой человек» – это человек, имеющий простую, то есть лишенную противоречий и неопределенности, модель социального бытия. Все возможные разновидности фашизма в широком смысле этого слова – красного, коричневого, белого, зеленого – можно определить как бунт простоты против непонятной и ненужной, а потому враждебной («паразитической») сложности социального бытия. Для «простого человека» в мире непереносимо много лишнего – белоручки, нытики, чиновники, журналисты, абстракционисты, волосатики, извращенцы… Если он токарь – для него может оказаться паразитом всякий, кто не стоит у станка («пролетарский фашизм»), если он крестьянин, в паразита может превратиться и токарь – вкупе со всем городским населением (возможен даже «пастушеский фашизм»), для «простого технаря» лишним может стать любой гуманитарий, в глазах «простого гуманитария» технарь может выглядеть существом если уж не совсем бесполезным, то, по крайней мере, низшим, которому, по крайней мере, следует слушаться высших. Фашизм есть стремление части какого-то многосложного целого уничтожить либо в лучшем случае подчинить своему диктату остальные органы. Боюсь, фашизм никогда не станет ни чем-то навсегда миновавшим, ни чем-то исключительным. Возможно, сползание в фашизм – неустранимая опасность всякого общества, где широкие массы всерьез участвуют и даже доминируют в решении вопросов, в которых еще ни разу не сошлись мудрецы. Может статься, многообразие социальных целей и взаимосвязей вообще превышает познавательные человеческие возможности и протофашистская страсть дать очередной «последний и решительный бой» очередным «паразитам» может быть ослаблена не столько глубиной постижения общественных проблем, сколько скромностью, отказывающейся от всех глобальных учений, от претензий обеспечить универсальную победу Добра над Злом. Полезной антифашистской прививкой могло бы даже оказаться представление о том, что мир безысходно трагичен, что зла, которое нужно отрезать и выбросить, просто не существует, что оно растворено во всем, или, если угодно, зла вообще не существует, а существует лишь гипертрофия необходимого, но частного добра.