Виктор Александров - Мафия СС

Отто разбудил нас только к вечернему чаю. Его голубые глаза блестели.

— Пока конфиденциальная новость, — сообщил он, — но этой ночью она станет известна всему миру. Эрих Райакович прилетел сегодня утром в Мюнхен из Цюриха. Он смешался с группой пассажиров, предъявил баварским полицейским австрийский паспорт на имя Эрико Райа, затем взял такси. Никто из немецких властей, по-видимому, не догадывается, с кем имели дело чиновники аэропорта… Вот что меня поражает. Те, кто знаком с тщательной работой бернской федеральной полиция, не могут представить себе, чтобы она не оповестила боннскую полицию.

— Однако, — возразил я, — как же вы сами узнали, что Райа благополучно прилетел самолетом швейцарской компании и уехал на такси?

— Возражение вполне разумное. По благоприятному и почти невероятному стечению обстоятельств сержант полиции запомнил, скажем так, этого пассажира и даже номер такси, в которое он сел. Немецкая полиция всегда стремится поддерживать свою репутацию.

Через полчаса я поднимался по покрытой блестящим линолеумом лестнице в доме пограничной полиции. Мои попытки добиться приема у шефа Плинсингера оказались тщетными. Улыбающаяся секретарша стала сдержанной, когда я предъявил журналистское удостоверение парижской газеты. Из-за моего безупречного немецкого произношения атмосфера стала еще более натянутой. В моем присутствии, как заметила моя молодая спутница Рената, знающая свое дело секретарша начала односложно отвечать на бесчисленные вызовы, сигналы которых ярко вспыхивали на светящемся табло. Очевидно, такого непрошеного гостя следовало держать в стороне.

Я воспользовался платной телефонной будкой в коридоре, чтобы позвонить Штрассеру. Отто ответил мне: «Вы там ничего не добьетесь. Когда вам надоест, отправляйтесь на Эттштрассе, в пансион, адрес которого я вам сообщу. Все бывшие эсэсовцы, проезжающие через Мюнхен, любят в нем останавливаться. До встречи, дорогой друг…»

Едва я вернулся в приемную, как ко мне подошел служащий. Он с извинениями протянул мне влажную руку, ссылаясь на перегруженность работой в связи с пасхальным конгрессом протестантов. Перед тем как покинуть меня, он сказал:

— Упомянутый Райа Эрико, австрийский подданный, неожиданно прибыл в ФРГ, взял такси и велел отвезти себя в «Байришер хоф», наш лучший отель… Кроме этого, я, к сожалению, ничего не могу сообщить французской прессе, которая публикует столько небылиц о новой Германской демократии…

Я отправился в обветшалый дворец, где осенью 1945 года вместе с моими друзьями из Си-ай-си мы допрашивали высших офицеров СС, уличенных в укрытии редких художественных ценностей, приобретенных мошенническим путем.

В машине, которую вела исполнительная Рената, я начал перелистывать досье Райаковича.

Молодой адвокат из австрийского города Грац. По первому браку — зять д-ра Антона Ринтелена, бывшего губернатора Штирии, а затем австрийского посла у Муссолини и одного из вдохновителей аншлюса 1938 года, молодой Райакович, несмотря на свою славянскую фамилию, сделал головокружительную карьеру в СС. Опекаемый, как и другие молодые юристы, герром д-ром Гейдрихом, он был вскоре назначен в отдел Эйхмана, что приблизило его к бригаденфюреру СС Вильгельму Харстеру, ответственному за оккупированную территорию Голландии.

Я непременно хотел задать несколько вопросов бывшему исполнителю и идеологу истребления евреев в период войны. Имя Райаковича связано с секретным проектом, большей частью забытым или совсем неизвестным современным историкам, — проектом создания еврейского поселения на равнине Ниско — значительной территории между Варшавой и словацкими Карпатами — местности заболоченной, с плохим климатом. Об унылой равнине Ниско с содроганием писали еще хроникеры времен Наполеона…

На втором этаже дома на Эттштрассе, который мне указал Штрассер, меня встретила улыбающаяся женщина.

— Герр профессор Шмидт сказал мне, что я могу встретить здесь… герра Райаковича.

(Я нарочно упомянул профессора Шмидта: в «вечной Германии» их такое множество!)

— Он как раз ждал кого-то, — ответила она мне. — Несомненно, вас… Но он ушел около часа назад со своей женой Джулианой, захватив два маленьких чемодана. Видимо, он торопился… «Мерседес» с самого утра ждет его…

Мне осталось лишь сфотографировать номер [41] Номера машины M-DW 801. роскошного автомобиля военного преступника. Через четыре дня Эрико Райа прибыл в Австрию. Воспользовавшись интенсивным автомобильным движением, а возможно, и пособничеством полиции, он предстал с высоко поднятой головой, улыбаясь, перед венским судебным следователем. К великому удивлению его самого и его адвоката г-жи Джоан Досталь, он был тут же арестован. Сердобольный суд приговорил его… к двум с половиной годам заключения.

Румяные, дородные и моложавые патентованные убийцы — те самые, которые использовали малолетних девочек в концлагерях как подопытных кроликов, а их старших сестер посылали в бордели для «капо», перед тем как засвидетельствовать истощение и необходимость прибегнуть к «лечению» газом «Циклон-Б», — средь бела дня разъезжают в «мерседесах» последних моделей, разводят цветы на своих роскошных виллах, играют на аккуратно подстриженных зеленых газонах с белокурыми детишками и внуками.

Несколько раз я, признаться, играл роль шпика. В Шлезвиг-Гольштейне, Ганновере и Баварии я устраивал засады на тихих улицах за изгородью или у ворот из кованого железа, приглядываясь к занятиям и повадкам бывших палачей.

Трижды мне удалось смотреть им прямо в глаза. То было молчаливое противоборство. Обычно они, прищурив голубые или серо-голубые глаза, инстинктивно отводили взгляд в сторону, но исподтишка, боязливо вновь поглядывали на меня с молчаливой ненавистью. Мы никогда не заговаривали. Да и о чем? Однако эту непримиримую конфронтацию можно было бы представить себе в виде такого диалога:

— Итак, герр профессор, вы помните времена, когда были образцовым убийцей?

— О, это было так давно… И к тому же вызывалось потребностями тотальной войны. Мы, немцы, привыкли исполнять приказы наших командиров. Нам приходилось столько сражаться, не правда ли?

— Калечить и убивать детей — такова, выходит, тотальная война?

Такой представлялась мне беседа с профессором Хорстом Шуманом в фешенебельном пригороде Франкфурта-на-Майне, человеком весьма уважаемым окружающими, близким другом известных врачей и высших полицейских чинов, не испытывающим никаких угрызений совести. Этот нацист изменил свой облик. А было так.

К моменту разгрома немцев в мае 1945 года д-ру Шуману было тридцать три года. Он тайно покинул концлагерь Равенсбрюк, где еще не были сожжены его последние жертвы — женщины. Одетый в штатское, с медицинским саквояжем в руке, с фальшивыми документами в кармане синего пиджака, в которых он значился военным врачом, возвращавшимся с Восточного фронта, В израненной Германии 1945 года даже мелкий знахарь мог понадобиться. В течение шести лет Шуман работал по своей специальности на крупном руднике в Бамбеке. На двух леденящих кровь процессах над нацистскими медиками — в 1946 году в Нюрнберге и в 1949 году в Тюбингене — было названо и его имя, была доказана его зловещая роль в качестве бывшего начальника лагерей смерти в Зонненштайне и Графенеке. Доктор затаился, дождавшись, пока международный скандал постепенно утих. В 1951 году подняла тревогу ГДР: с беспредельной наглостью, всегда ему присущей, Шуман потребовал выписку из муниципальных книг своего родного города Галле, находящегося на территории ГДР. Благодаря потворству властей он обзавелся паспортом на свое настоящее имя. Теперь он желал обзавестись бумагами, дающими ему право на получение государственной пенсии, а также на оформление разрешения… на охоту. Власти ГДР переслали копию заочного приговора, осуждающего Шумана за военные преступления, оккупационным властям и правительству Федеративной Республики Германии. Прошло всего два года после процесса в Тюбингене — международный скандал мог возобновиться. В данном случае связи «доброго Хорста», столь почитаемого на руднике, могли и не помочь. У юстиции д-ра Аденауэра могло не оказаться выхода.