Евгений Крушельницкий - Город мастеров

— Симон Эльевич, когда разгораются страсти вокруг моды, это понятно: там сражаются вкусы и привычки, о которых трудно спорить. Но у науки-то более серьёзные аргументы, да и от повседневной жизни она куда дальше. Скажем, каким образом появилась жизнь на Земле, летают ли в небе странные тарелки или нет — всё это никак не влияет на распорядок дня большинства населения. Но почему об этом яростно спорят даже те, кто далек от науки?

— Отторжение нового началось очень давно. Первым примером стал древнегреческий философ Анаксагор, живший еще до Сократа. Его осудили на смерть за то, что «он высказывает взгляды, которые противоречат мнению, устоявшемуся в обществе». Потом был Сократ. Его осудили на смерть демократическим голосованием: беседуя с молодежью, он высказывал идеи, которые якобы подрывали общественные устои.

Со временем защиту общества от новых взглядов взяла на себя инквизиция. И когда Коперник опроверг гелиоцентрическую систему Птолемея, то предусмотрительно не стал публиковать своё открытие при жизни: знал, чем это грозит. А всего двадцать лет назад в Пущине довели до самоубийства профессора Белоярцева, работавшего над созданием перфторана, который в прессе окрестили «голубой кровью».

«Ничего этого нет» — нормальная реакция во все века. Вообще-то сопротивление новому знанию полезно, это психологическая оборона от легковесного изменения взглядов. Но есть нормы, которые введены в научный обиход еще со времен Средневековья: надо уважать оппонента, нельзя переходить на личности и заменять научные аргументы эмоциями, а это делается почти всегда. Сторонники непривычных взглядов вызывают отрицательную реакцию — тут научное сообщество не изменилось. Когда существовали государственные идеологии, то за это просто сжигали. Если бы утверждение нового опиралось на высокий нравственный уровень, такой дикости, конечно, не было бы. Всякую спорную мысль нужно опровергать путем обсуждения, экспериментов. Но чаще всего вместо этого разворачиваются соревнования — кто дальше плюнет, резче скажет.

Ведь в чем трагедия науки? «Маленький, гнусненький факт — и гибнет прекрасная теория». Задолго до нас сказано. Но такая принципиальность касается лишь добросовестных ученых, а чаще бывает иначе: жалко теорию — и гибнут факты. Поэтому я всегда настаиваю на эксперименте.

— Не всё же можно проверить экспериментально — скажем, ту же дарвиновскую гипотезу о происхождении человека. Наверное, тогда и возникает соблазн подменить недостаток аргументов здравым смыслом?

— Критики всякий раз основываются на здравом смысле, который связан с устоявшимися представлениями. Но ему противоречило очень многое, причем не только квантовая механика или теория относительности. Всего полтора столетия назад был помещен в сумасшедший дом немецкий врач и физик Майер, открывший закон сохранения энергии. Был доведён до сумасшедшего дома и погиб замечательный австрийский врач Зоммельвейс, который всего лишь призывал мыть руки. История человечества полна смертями людей, которые своими взглядами опережали время.

Судьба первооткрывателей трудна, а порой и трагична. Дело даже не в часто поминаемых генетике с кибернетикой, пострадавших от партийно-государственной тирании. Научный прогресс зависит не только от властей. Трудности восприятия нового знания самим научным сообществом, человеческие отношения ученых во многом определяют развитие науки. И эти трудности имеют в основном психологическую и нравственную природу. Чем сложнее проблема, тем сильнее скептицизм коллег: сказываются неудачные попытки её решить.

Один известный физик сказал: «Нет средств преодолеть враждебность косных ученых. Ни рассуждения, ни факты их не убеждают. Лишь смерть может преодолеть их предубеждение. Новаторам остается терпеливо ждать прихода этого союзника».

Но новаторам-то от этого не легче. Помнится, с какой пышностью отмечали столетний юбилей основателя гелиобиологии Чижевского, а вот при жизни на него «собирали материал», что обошлось учёному в 11 лет лагерей. Труды всей жизни он обобщил в своей главной книге, но её не пропустил в печать другой выдающийся ученый — Отто Шмидт. Академик и большевик, он был уверен, что не солнечная активность, а рабочий класс определяет ход исторических процессов.

— Реклама то и дело предлагает нам какие-то небывалые средства — начиная от борьбы с тараканами до разнообразных «молодильныx эликсиров». Многое ли из этого имеет отношение к науке?

— Вопрос риторический. Когда я слышу по радио, как пропагандируют стволовые клетки в кремах для лечения кожи… Это же идиотизм! Клетки не могут проникнуть сквозь кожу и там расти, это уже рак какой-то получается. Причем всякий раз неуёмные восторги: впервые! только у нас! творит чудеса! Глупость подобной рекламы видна многим образованным людям, но анализировать каждую такую сенсацию невозможно. К тому же тут есть очень тонкая грань: легко затоптать новое знание, особенно если человек недостаточно убедительно спорит. Многие новаторы не могут толком изложить, что они сделали, однако наша современность замечательна тем, что высокие нравственные принципы критиков утрачены.

— Значит, они всё-таки были?

— Они всегда есть в некоторой части научного сообщества, где идёт обсуждение с уважением к автору, а сомнения проверяют. Но нам говорят: мол, не напасешься бумаги возражать всякой чепухе. Верно. Порой человек берется за глобальные задачи, не имея достаточного образования. Мы, например, получаем письма, где автор не в ладах не то что с высшей математикой, у него и арифметика-то плывет. Но он никого не слышит, весь во власти своей замечательной мысли. Словом, простого ответа тут нет, и я не знаю, где выход.

У нас в Академии наук в этом смысле сложная обстановка. Очень уж академики волнуются: комиссия по борьбе с лженаукой во главе с академиком Кругляковым расширяется, активизируется. Занимались бы они лучше своими науками, а ложное знание постепенно погибнет само собой.

— Но нередко речь-то идет вовсе не о ложном знании, а просто о новом. Почему бы не проверить сомнительные утверждения по существу?

— Дело в том, что многое зависит от самих проверяющих. Когда Галилей сделал первый телескоп, то увидел спутники Юпитера. Этот факт потом дал толчок признанию теории Коперника. Словом, все были потрясены, и кардиналы устроили проверку. Поглядели в телескопы и сказали: а мы ничего не видим!

Но те хоть в телескопы смотрели. Если бы наши борцы с лженаукой ставили опыты, то наверняка дискуссия была бы иной. Но они исходят из собственного глубокого убеждения о том, что есть, а чего нет. Легко переходят на личности, называют противников шарлатанами, демагогами, дураками. Даже цензуру вводят: смотрят, что публикуется в научных журналах, и сразу вызывают редактора — мол, как ты смел?! Это такая инквизиторская практика — действовать за спиной научной общественности. Если ты против — напиши, с чем не согласен, но делай это солидно и серьезно, без ругани.