Евгений Крушельницкий - Город мастеров

— Вы спортсмен?

— Сейчас уже нет, нет времени. Хотя регулярно, два-три раза в неделю, занимаемся в спортзале: плавание, снаряды, а ещё и бег, лыжи. Люблю горные лыжи.

— Довольно травматический отдых… Можно так прокатиться, что уже никакого полета на Марс, о котором вы мечтаете, не будет.

— Жизнь вообще — неизлечимая болезнь, от которой умирают.

— Вы провели в космосе полгода, причем в интернациональном экипаже — американец, бразилец. Не каждый сумеет провести столько времени под одной крышей даже на земле и с соотечественниками. А если ещё и разговор зайдет на политические темы… Конфликтов не было?

— У нас с Джеффри Уильямсом были всякие разговоры, чего только не обсуждали… Например, действия США в Ираке. Я был категорически против вторжения. Кроме того, я атеист, а он относится

к вере иначе. Словом, мы совершенно разные. Но мне повезло, это был идеальный партнер: профессионал, окончил военную академию в Вест-Пойнте, выдержанный, корректный. За все месяцы, что мы летали вдвоем, ни разу не было намека на непонимание. А когда к человеку относишься как к другу, напарнику, то можно вести любые разговоры.

— Наша история много лет была пронизана антиамериканскими настроениями. А вы говорите — друг…

— Я вырос в Советском Союзе и воспринимал американцев так же, как многие. Причем работал в области, которая напрямую противостояла Америке, — занимался стратегическими ракетами, и

ясно, кто был для нас врагом номер один. Но с 1995-го начали готовить российско-американский экипаж для «Союза», и я много лет пробыл в США — месяц там, месяц у нас. Мы стали лучше знать

американцев, пропагандистские стереотипы быстро развеялись, и я уже никогда не смогу воспринимать того же Джеффри как врага. Да и американцы тоже нас узнали, потому что там живёт огромное количество русских, выходцев из бывшего СССР. В Сиэтле есть русский телеканал, две свои газеты. В Техасе тоже русская газета выходит — «Наш Техас». Мы по этому поводу шутили: Техас- то, оказывается, наш!

Впрочем, бывали и довольно тяжёлые экипажи, со сложной психологической обстановкой: например, разговаривали друг с другом в минимальном объеме. Но Центр управления помогает разруливать такие ситуации, там мощная психологическая служба, которая на связи. Специалисты даже по голосу, интонации сразу всё чувствуют.

Кстати, с удовольствием летали мы и с бразильцем Понтесом. Он полковник ВВС, собран, организован, никогда не было срывов. Национальные особенности ? (Смеется.) Разве что когда летали

над Бразилией, то снимали только её…

— На каком языке общались?

— Можно сказать, на таком гибриде — ранглише… Официальный язык на международной космической станции — английский, но он не привился. Все американские экипажи, как правило, хорошо знают русский. Да и мы учим английский, языкового барьера нет. С московским ЦУПом говорим по-русски, с хьюстонским — по-английски, с Мюнхеном — на всех, включая немецкий…

— Как себя чувствуете? Когда показывают космонавтов после длительного полета, то они обычно сидят, двигаться не могут, приходят в себя. Вы тоже это прошли?

— Конечно. Хотя на борту ежедневно по два часа тренировки — бег, велосипед. Но в целом после полёта состояние улучшилось, причём в невесомости я подрос на два с лишним сантиметра (позвоночник

растягивается, конструкторы это учитывают и в креслах делают запас).

— На станции хватает места и для тренажеров?

— Современная станция — это сооружение длиной 64 метра и высотой примерно 2,30. Объем пяти модулей равен двум «Боингам-747».

— Как коротаете свободное время? Смотрите телевизор?

— С телевизором там проблемы: когда летишь со скоростью 8 километров в секунду, то частота приёма меняется, волна уходит. Короче, эффект Допплера. Но есть спутники-ретрансляторы, с них принимаем то, что нам с ЦУПа забрасывают. Есть хорошая библиотека. Я, например, порой с удовольствием перечитывал Леонида Филатова «Про Федота-стрельца…» Мы ведь, по сути, тоже отправились познакомиться с «тем, чего не может быть».

— Кстати, о науке. Что за эксперименты вы там проводили?

— Их были сотни, по нескольким направлениям. Один из самых интересных и удивительных — поведение плазмы в невесомости. Это заказ фундаментальной науки. Мы видели, во что превращается космическая пыль при воздействии на неё определенных излучений, как формируются макрочастицы, как распространяются. Такой эксперимент поможет представить, как возникла Вселенная. Вывод? То, что мы думали раньше, — всё не так. (Смеется.) Всё сложнее и хитрее.

Второе направление — техническое. Например, получаем принципиально новые материалы, которые на Земле создать нельзя. Есть такое явление — самораспространяющийся высокотемпературный синтез, когда при определенных условиях внутри материала идет фронт высокой температуры — 3—4 тысячи градусов. В результате материал приобретает уникальные свойства: по весу — пенопласт, а по прочности — титан. Или такой тугоплавкий, что держит более высокую температуру, чем керамика.

Было много биологических экспериментов. На Земле научились получать большие молекулы белков, но их размер ограничивает гравитация. В космосе же их можно выращивать до таких размеров, что видно в микроскоп. Генетики потом с ними работают, получают новый биоматериал.

Много снимали Землю. Мы с Джеффри сделали более 120 тысяч снимков, это почти треть от всех предыдущих 12 экспедиций.

— Тоже научные задачи? Или шпионские?

— И те, и другие. Например, нас обоих интересовал Пакистан. Американцев — с точки зрения угрозы терроризма, а я пытался в горах найти наш вертолет Ми-8, который там разбился прошлой зимой. Из космоса теперь всё можно разглядеть, у нас первоклассная аппаратура.

— На Земле используют ваши научные находки?

— Не очень. Сейчас пилотируемый космос вышел на такой этап, когда мы уже стали мешать многим отраслям науки. Например, получаем биопрепараты в космосе, которые завтра перевернут всю земную фармакологию, она станет не нужна. Но люди, которые занимаются биоактивными добавками, рынок в 20 триллионов долларов в год так просто не отдадут. То же самое и в сфере получения новых материалов. Электроника мира работает на обычных кремниевых подложках, а мы в космосе умеем производить арсенит галлия. Эта штука может поднять производительность микроэлектроники в миллионы раз, но зато кремниевый рынок рухнет. В результате многие вещи мы не используем не из-за их секретности, а потому, что нас не хотят пускать в широкое производство. Некоторые люди стараются тормознуть прогресс, чтобы некоторое время пожить на старом багаже.

…Когда самолеты начали летать через океан, трансатлантические океанские компании делали всё, чтобы этому помешать. Сейчас ситуация похожая, но это дело времени.