Александр Проханов - Здравствуй, мобилизация! Русский рывок: как и когда?

Десяти лет тогда не хватило для того, чтобы в полной готовности встретить агрессию объединенной Третьим рейхом континентальной капиталистической Европы. Что привело к гигантским, невосполнимым жертвам и разрушениям для советского общества. Но всё-таки сделанного до того и добавленного уже в ходе Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. оказалось достаточно для Победы.

В 1930-е — 1950-е годы советский мобилизационный проект одновременно являлся и модернизационным проектом — причём не «догоняющей», а «опережающей» модернизации, причём его кульминация пришлась на военный и послевоенный период, во время которых был реализован целый комплекс крупнейших научно-технических инноваций, включая создание «полных циклов» атомной и ракетно-космической промышленности.

Однако адекватная «демобилизация», то есть фаза выхода из мобилизационного проекта, в советском обществе и советской экономике, по разным причинам, подробный анализ которых заслуживает отдельного рассмотрения, так и не была проведена. СССР во многом продолжал «жить по законам военного времени», что, в конечном итоге, уже со второй половины 60-х годов привело к началу процесса «стрессовой» или даже «аварийной» демобилизации советского проекта, кульминацией которой стал крах 1985–1991 годов.

Фактическая оккупация Российской Федерации сообществами «коллективного Запада» в период 1992–2003 годов по своим катастрофическим последствиям вполне сопоставима с последствиями развязанной теми же сообществами на территории бывшей Российской империи «большой» (включая Польшу, Финляндию и Прибалтику) гражданской войны 1918–1922 годов, а также немецко-фашистской оккупации периода 1941–1944 годов. Если представить соответствующие данные в виде небольшой сводной таблицы с учётом как прямых, так и косвенных потерь, то они будут выглядеть примерно следующим образом:

Таким образом, реальная ресурсная база для осуществления нового российского мобилизационного проекта была и сегодня остаётся существенно уже, чем после Великой Отечественной войны и лишь немногим лучше (если брать в относительных, а не абсолютных величинах), чем после войны гражданской. Следовательно, системные риски нынешней мобилизации предельно высоки, а цена возможных ошибок в ходе реализации данного проекта — высока уже запредельно, что, вероятно, обусловливает и определяет многие существенные моменты внешней и внутренней политики нынешнего российского руководства.

Согласно данным Росстата, отечественный ВВП в 2017 году составил чуть меньше 92,037 трлн. рублей, что, при средневзвешенном курсе доллара к рублю 1:58,3529, соответствует номинальному ВВП в размере 1,577 трлн. долл., и эта цифра хорошо коррелирует с указанной МВФ цифрой в 1,527 трлн. долл. (разница в 50 млрд. долл. связана, видимо, с тем, что МВФ использует не среднегодовое, а среднемесячные значения обменного курса). В то же время, показатель ВВП по ППС у России в 2017 году, согласно данным того же МВФ, равен 4,007 трлн. долл., при вкладе «теневого» сектора экономики в 38,42 %. Соответственно, наша страна занимает 6-е место среди крупнейших экономик мира, а курс её валюты занижен более чем в 2,6 раза (с учётом разницы в оценках доли «теневого» сектора: 16 % у Росстата, 38,42 % у МВФ, — более чем в 1,8 раза).

Показатель «$/валюта» здесь — отношение номинального курса обмена национальных валют на доллар США к курсу паритета их покупательной способности. «Слабая» валюта априори считается «плюсом» для любой экспортно-ориентированной экономики, позволяя удерживать и расширять внешние рынки для своей продукции. Но понятно, что зависимость здесь — далеко не линейная, поскольку за какой-то «красной чертой» потери от «дорогого», но жизненно необходимого импорта и вывоза капитала (умноженные на «долларовый налог») становятся больше экспортных выгод. Россия, с её формально положительным платежным балансом 2017 года в 35,2 млрд. долл. и нетто-вывозом капитала в 29 млрд. долл., к сожалению, если не пересекла эту «красную черту», то находится в уже опасной близости к ней. Что — особенно в условиях длящихся антироссийских санкций со стороны «коллективного Запада» во главе с США — говорит о необходимости значительной корректировки государственного финансово-экономического курса.

Более того, как уже отмечалось на одном из наших «круглых столов», «Мир накануне больших перемен» («Изборский клуб», 2018, № 2) формально российская экономика, начиная с 1992 года, глубоко убыточна, её сальдированная оценка за период 1992–2017 гг. в сопоставимых текущих ценах снизилась в 3,5 раза — с уровня ~70 до ~20 трлн. долл., а совокупное национальное богатство составляет всего ~4 трлн. долл. — в 30 раз ниже, чем соответствующий показатель для США (~120 трлн. долл.).

Помимо того, что общий уровень национального богатства продолжает сокращаться, из-за многократного роста дублирования управленческих функций и столь же многократного замедления скорости принятия решений (и при кратно меньших объёмах производства) численность занятых в управлении возросла с 1993 года более чем в 7 раз: с 900 тыс. до 5,6 млн. человек. Вообще, в производящих отраслях, составляющих реальный сектор экономики (промышленность, строительство, транспорт, сельское хозяйство и рыболовство, образование, здравоохранение) занято не более 40 % трудоспособного населения. Уровень здоровья и образованности российского населения снижается, а его средний возраст, вследствие чрезвычайно низкой фертильности и рождаемости, увеличивается.

При этом на формально российские компании приходится около 30 % общего объёма производимого в стране ВВП, а остальные более чем 70 % находятся в доверительном управлении крупного формально иностранного и теневого капитала.

Все эти показатели можно было бы считать катастрофическими для российской экономики, начисто отвергающими возможность сколько-нибудь эффективного мобилизационного даже не проекта, а плана для неё. Однако не будем забывать, что показатель валового внутреннего продукта (ВВП), тем более — выраженный в долларах, пусть даже по паритету покупательной способности (ППС), является весьма условным и специфическим. Например, для США, благодаря включению в соответствующую экономическую статистику так называемых «гедонистических индексов», показателей ТНК и фондовых рынков и прочего «финансового мусора», официальная цифра американского ВВП подлежит почти трёхкратному уменьшению.

Современный финансовый мир, в котором денежные единицы возникают «из ничего» существуют и действуют почти независимо от реальных активов, а потом исчезают «в никуда», вообще можно охарактеризовать как воплощенное Зазеркалье, описанное ещё Льюисом Кэрроллом (литературный псевдоним английского математика Чарльза Доджсона), — никогда нельзя сказать наверняка, чьи деньги, где и когда «работают», «всё не является тем, чем кажется». При этом сами финансисты напоминают уже не «гномов подземного мира», а джиннов из сказок «Тысяча и одной ночи».