Валентин Катасонов - В начале было Слово, а в конце будет цифра.

Таким образом, возникала некая «индукция» «творческой мысли»: «раскрепощенные» писатели (как зарубежные, так и отечественные) подталкивали к еще большей «свободе» наших «религиозных» философов, а те, в свою очередь, приветствовали и поощряли любые проявления религиозного модернизма в русской литературе. Происходила своеобразная «конвергенция» (сближение и сращивание) литераторов и философов-богоискателей. Уже трудно было понять, где кончается философия и начинается художественная литература. Такая «конвергенция» происходила на почве различных оккультно-философских обществ и литературных салонов «серебряного века», возникших в Петербурге и Москве (причем некоторые их участники были по совместительству членами масонских лож). Ожидание нового этапа христианства, «Третьего Завета», «эры Святого Духа», легло в основу идейного течения, теоретиками которого были Д. Мережковский, З. Гиппиус, В. Розанов, Н. Бердяев, получившего название «нового религиозного сознания». Оно соответствовало умонастроению многих представителей интеллигенции, не удовлетворенных широко распространенными в общественном сознании идеями социализма, материализма, позитивизма и атеизма, но в то же время и не принимавших «историческое христианство», «монашеский уклон», «аскетическую неправду», чреватые уходом Церкви прочь из мира [205] Записки петербургских религиозно-философских собраний. 1901–1903. – М.: Республика, 2005. с. 497. .

Вот как оценивается нашим современным литературоведом роль литературы эпохи модернизма: «Выступая против многих норм и традиций предшествующей эстетики, стремясь к новаторству любой ценой, модернизм – порождение эпохи войн и революций – сам нередко претендует на революционность и демонстрирует ее в художественной практике. В своих крайних проявлениях в литературе он покушается на саму осмысленность художественной речи. Тем не менее в своих лучших образцах, несмотря на все издержки, современные течения в искусстве значительно обогатили художественную культуру человечества за счет новых, неизвестных нашим предкам выразительных средств. Свидетельством этого могут служить хотя бы многие проявления творческого новаторства: литература „потока сознания“, разновидности рок-музыки, живопись импрессионистов, театр Б. Брехта, техника коллажа в поп-арте и многие другие художественные приемы, к восприятию которых, хотя и не без внутреннего сопротивления, постепенно „привыкает“ человечество» [206] Голованова И. С. История мировой литературы. Лекции (http://17v-euro-lit.niv.ru/17v-euro-lit/golovanova/modernizm.htm). .

В целом, со сказанным я согласен. За исключением того, что приведенные выше образцы «творческого новаторства» можно назвать «творчеством». Литература «потока сознания» и прочие «художественные приемы» имеют ярко выраженный деструктивный характер. Но, увы, действительно, человечество, «не без внутреннего сопротивления», к ним постепенно «привыкает».

Часто мы встречаем словосочетание «современная литература». Слово «современная» звучит как какое-то достоинство, но на самом деле оно должно оправдывать постоянные словесно-языковые новации, всё дальше уводящие человека от Слова. Об этом пишет В. К. Романченко: «В слове „современный“ заключен глубокий смысл. Современная литература, современная музыка, современная живопись, даже современный язык отражают мертвую душу современного человека, мертвую, разумеется, для Бога. Дело доходит не до простого искажения языка, а организации соревнований по изобретению новых сленгов. Даже прежний язык тяготит человеческих мутантов, они хотят нового, хотя бы это новое было с грязной помойки и достоянием нелюдей» [207] Романченко В. К. Сущность нашей жизни. Размышления современника. – М: Духовное просвещение, 2013, с. 430. .

От осторожных попыток модернизации христианства некоторые деятели искусства и литературы на Западе стали переходить к полной ревизии некоторых, казалось бы, неоспоримых истин (можно сказать, догматов) христианства. Белое в христианстве и библейской истории стало выдаваться за черное, а черное за белое. Каин, первый убийца в истории человечества, оказывается, имел веские основания для того, чтобы поднять руку на своего брата Авеля и лишить его жизни. Так, мы видим попытку реабилитации первого убийцы в поэме английского поэта Байрона, «Каин».

А Иуда стал представляться литераторами и людьми искусства как самый «настоящий» апостол, который верой и правдой служил Христу и который как верный Его слуга передал Сына Божия в руки первосвященников. Ведь крестная смерть Христа была, мол, неизбежна, без нее не было бы искупительной жертвы и спасения человечества. А Иуда взял на себя самую неприятную и «грязную» миссию. Не потому, что он был сребролюбив и коварен, а потому, что он исполнял волю Христа. Мол, Иуда своим послушанием и смирением превзошел всех других учеников Спасителя, даже Петра и любимого ученика Иоанна.

Один из наиболее ярких писателей Западной Европы, предпринявших попытку реабилитации, – Анатоль Франс. В сборнике «Сад Эпикура» он допустил, что Иуда погубил свою душу ради спасения мира. Попытки реабилитировать Искариота осуществляли немецкий драматург Карл Вейзер в книге «Иисус», шведский писатель Тод Гердберг в книге «Иуда», Нильс Рунеберг в произведении «Христос и Иуда».

В России к осмыслению образа и личности Иуды в разное время подходили Сергей Соловьев в эссе «К легенде об Иуде-предателе», Николай Голованов (драма в стихах «Искариот»), Алексей Ремизов («О Иуде, принце Искариотском»), Леонид Андреев (рассказ «Иуда Искариот»), Максимилиан Волошин (лекция «Пути Эроса», «Евангелие от Иуды»).

Вот образчик адвокатской защиты Иуды поэтом Максимилианом Волошиным (из лекции «Пути Эроса», 1907): «Рядом с жертвой Христа – подвиг Иуды. В этом указание и великий символ. Христос – Эрос, Иуда – материя. Иуда – охранитель и собиратель. Но он становится высшим среди двенадцати, самым мощным, самым посвященным из апостолов. Божественный Агнец должен быть заклан на алтаре рукою жреца, и рука эта должна быть чиста и тверда. „Один из вас предаст Меня“, – это не упрек, а вопрос: кто из вас примет на себя бремя заклания? И каждый из апостолов робко спрашивает: „Не я ли, Господи?“

Тогда Христос обмакивает хлеб в соль, что обозначает передачу Своей силы, и дает Иуде. Иуда выходит из собрания апостолов, приняв на себя подвиг высшей жертвы и высшего смирения. Вся гордость, мудрость и мощь законов, образующих и живящих материю, в лице Иуды принимает на себя великую жертву унижения, смирения и позора, ибо подвиг Иуды – в его позоре и поругании. Иуда должен предать Христа, чтобы Христос мог умереть и воскреснуть». Затем Волошин пишет в том же духе еще стихотворение «Иуда апостол» (1919).