Сомерсет Моэм - Время и книги (сборник)

«Полковник Блимп вместе с супругой проживает в Лондоне, в прекрасном доме на Лоундес-сквер. Зимой Блимпы побывали на Ривьере и подружились с богатой американской четой; главу семьи звали – имя я придумал не сразу – Брементон Фишер. Фишеры мило развлекали Блимпов, устраивали поездки на мыс Ла Мортола, в Экс и Авиньон и за все платили. Когда Блимпы собрались возвращаться в Англию, они заставили своих любезных друзей пообещать, что как только те приедут в Лондон, непременно им сообщат. И вот как-то утром миссис Блимп прочитала в «Морнинг пост», что мистер и миссис Брементон Фишер остановились в Браунс-отеле. Понятное дело, Блимпам следовало бы как-то отплатить за щедрое гостеприимство, оказанное им в свое время Фишерами. Пока они решали, как быть, к ним заглянул на чашку чаю один их друг, эмигрант из Америки по имени Говард, который уже долго питал платоническую страсть к миссис Блимп. Она, разумеется, и не думала отвечать на его ухаживания, отнюдь, впрочем, не навязчивые, однако отношения были красивые. Говард принадлежал к тем американцам, которые, прожив в Англии лет двадцать, больше походят на англичан, чем сами англичане. Он всех знал и, как говорится, был всюду вхож. Миссис Блимп обрисовала ему положение. Ее супруг предложил устроить для иностранных гостей обед. Миссис Блимп сомневалась. Она знала, что совершенно очаровательные люди, с которыми знакомишься за границей, в Лондоне могут показаться совсем другими. Ее хорошие друзья – а все друзья у нее хорошие – найдут Фишеров чертовски скучными. Говард с ней согласился. Он на собственном печальном опыте знал, что такие вечеринки почти всегда кончаются провалом. «Почему бы просто не пообедать с ними?» – предложил полковник. Миссис Блимп возразила, что получится, будто они стыдятся показать Фишеров друзьям или у них нет приличных друзей. Тогда полковник предложил сводить их в театр, а потом поужинать в «Савое». Тоже не лучшая мысль. «Нужно что-то делать», – сказал он. «Конечно, нужно», – согласилась миссис Блимп. Ей вообще не нравилось вмешательство супруга. У него имелись все качества образцового полковника гвардии; ведь не просто так он получил орден «За выдающиеся заслуги», но когда речь заходила о делах светских, мистер Блимп был просто безнадежен. Этот вопрос, чувствовала миссис Блимп, нужно решать вдвоем с Говардом. На следующее утро так ничего и не придумалось, и она ему протелефонировала и попросила заглянуть часиков в шесть, когда полковник обычно играет в бридж у себя в клубе.

Говард пришел и потом приходил каждый вечер. Неделю за неделей он и миссис Блимп взвешивали разные «за» и «против». Они рассматривали вопрос под разными углами и с различных точек зрения. Каждый аспект изучался с неслыханным тщанием. Кто бы мог представить, что решение найдет именно полковник? Он случайно услышал, как миссис Блимп и Говард, уже почти отчаявшись, обсуждают неразрешимую ситуацию. «Почему бы просто не послать им визитки?» – предложил он. «Великолепно!» – воскликнул Говард. Миссис Блимп от радостного удивления даже всхлипнула и бросила на Говарда гордый взгляд. Она-то знала, что он считает полковника напыщенным ослом, совершенно ее недостойным. Глаза ее говорили: «Вот, вот кто настоящий англичанин. Пусть он не блещет умом, пусть скучен, зато в критический момент не подведет, сделает то, что нужно».

Миссис Блимп была не из тех, кто колеблется, когда путь уже ясен. Она позвонила и велела дворецкому немедля заложить экипаж. В честь Фишеров она нарядилась в лучшее платье и новую шляпу. Взяв футляр для визитных карточек, она отправилась в Браунс-отель – и там узнала, что утром Фишеры уехали в Ливерпуль, где сядут на лайнер и отправятся в Нью-Йорк».

Десмонд выслушал мою пародию с кислым видом, потом ухмыльнулся.

– Ты лишь одно упустил, бедный мой Вилли, – сказал он. – А именно: Генри Джеймс придал бы своему рассказу классическую величавость собора Святого Павла, зловещую угрюмость вокзала Сент-Панкрас и великолепие обветшалых залов Вобурнского аббатства.

Мы оба расхохотались; я налил ему еще виски с содовой, и вскоре, довольные собой, мы разошлись по спальням.

Двадцать с лишним лет назад я написал для американских читателей длинное предисловие к составленной мной антологии рассказа девятнадцатого века. Лет десять спустя я повторил кое-что из тогдашних замечаний в лекции о жанре рассказа, которую читал для членов Королевского литературного общества. В Англии моя антология не публиковалась, а в Америке давно уже распродана, и хотя лекция была напечатана в ежегодном сборнике общества, она была доступна лишь его членам. Прочитав не так давно эти два своих опуса, я обнаружил, что по некоторым вопросам мое мнение изменилось, а кое-какие мои пророчества не сбылись. Теперь – поскольку я вынужден повторить немалую часть того, что говорил ранее, и порой теми же словами, ибо не умею сказать лучше, – предлагаю вниманию читателя свои размышления, как они есть, о литературном жанре, в котором и сам некогда не без усердия трудился.

Делиться историями – занятие совершенно естественное. Наверное, искусство рассказа зародилось еще на заре времен, когда какой-нибудь охотник у костра забавлял насытившихся собратьев изложением невероятных происшествий, о которых ему довелось слышать. И сегодня в ином восточном городе можно увидеть на рыночной площади рассказчика, окруженного внимающей ему публикой, и услышать небылицы, сохранившиеся с незапамятных времен. Однако, наверное, только в девятнадцатом веке рассказ приобрел такую популярность, что стал серьезным литературным жанром. Конечно, нечто подобное писали и раньше – и вовсю читали; были древнегреческие мифы, были средневековые нравоучительные повести, были бессмертные сказки «Тысяча и одна ночь». В эпоху Возрождения в Италии и Испании, Франции и Англии пользовался успехом короткий сюжет. Бессмертные памятники этого жанра – «Декамерон» Боккаччо и «Назидательные новеллы» Сервантеса. С развитием романа мода на короткий сюжет прошла. Книгопродавцы уже не так щедро платили за сборники новелл, и авторы пренебрегали жанром, не приносившим ни прибыли, ни известности. Время от времени, задумав сюжет, который можно было развить, не слишком растягивая, они писали небольшой рассказ, но и сами не знали, куда его девать. Чтобы не потерять, его вставляли, порой весьма неуклюже, в какой-нибудь роман.

В начале девятнадцатого века читающая публика познакомилась с новым типом издания, который вскоре завоевал неслыханную популярность. Это был литературный ежегодник. Возник он, кажется, в Германии и представлял собой сборник прозы и стихов; говорят, «Орлеанская дева» Шиллера и «Герман и Доротея» Гете впервые были опубликованы именно в подобных периодических изданиях. Когда английские издатели решили подхватить успешное немецкое начинание, они стали печатать в основном рассказы, чтобы привлечь побольше читателей и сделать новое предприятие более выгодным.