Наталья Морозова - Любимые книги

Однако понаблюдаем еще.

Вот до Женевы дошла весть о восстании на броненосце «Потемкин». Ленин сразу же оценил огромный политический смысл этого события, увидев в нем «новый и крупный шаг вперед в развитии революционного движения против самодержавия» (т. 10, с. 335). «…Здесь впервые крупная часть военной силы царизма, – целый броненосец, – перешла открыто на сторону революции» (т. 10, с. 336). Приведенные цитаты – это пока только четкие политические формулировки. Но Ленин, как я уже говорила, не только фиксирует факт политической важности, но и дает нравственную, эмоционально окрашенную оценку. И вот тут язык снова расцвечивается образными приемами. Например, про самодержавное правительство, отдавшее приказ о потоплении революционного броненосца, Ленин с гневом пишет, что оно «опозорило себя перед всем миром» (т. 10, с. 336). Зато о восставших матросах пишет с гордостью: «А броненосец „Потемкин“ остался непобежденной территорией революции…» (т. 10, с. 337).

Такие молниеносные оценки Ленина очень помогали пролетариату быстрее осознавать истинный смысл своих, порой еще стихийных, побуждений. И не последнюю роль играла в этом образность языка ленинских статей и воззваний. Возьмем хотя бы слова «непобежденная территория революции» – насколько они емки, многоплановы! С одной стороны, видим, что революцию нельзя совершить сразу и повсеместно, что каждый сознательный революционер должен сделать все возможное на своем месте, на своей «территории». С другой стороны, эти слова внушали восставшему народу уверенность в своих силах, в том, что даже маленькая территория победившей революции играет большую роль в деле будущей общей победы.

Значение для народа молниеносных ленинских оценок событий было особенно велико в бурные революционные дни. В спокойной жизни человек действует обычно обдуманно, то есть сначала подумает, потом сделает. В экстремальных же ситуациях часто бывает как раз наоборот: сначала совершается действие, а уж потом его осмысление. То же происходит и с обществом в целом. Поэтому в дни социальных потрясений в поведении народных масс много стихийного, интуитивного. В 1905 году, когда революционного опыта у народа было еще мало, когда идеи социализма для большинства людей были еще на уровне абстрактных представлений о справедливости, – народу нужен был мозговой центр, поспевающий за стремительно бегущей жизнью, поспевающий по горячим следам давать правильные оценки, выделять главный смысл, делать выводы, извлекать уроки, давать прогнозы и определять ближайшую тактику. Таким мозговым центром в 1905 году и был Ленин.

Он помогал народу осознавать себя как социальную силу.

В те же горячие дни проявилось и еще одно свойство Ленина-литератора, которое, на мой взгляд, тоже сродни художническому творчеству. Начну с примера. В начале ноября, когда Ленин ехал из эмиграции в Россию, он ненадолго остановился в Стокгольме. Он еще не был в России, представляете, с самого начала революционных событий не был! И Ленин сумел по одним только газетным сведениям сделать прогноз о Советах! Разве это не поразительно?

Мы сегодня уже настолько привыкли к этому слову, что кажется, оно и было-то всегда. Ну а если учесть, что в последние десятилетия и Советов наших коснулась болезнь демагогии и бюрократизации, то и понятно, что многие стали воспринимать Советы как что-то спущенное сверху.

А между тем Советы – это же и есть настоящее творчество масс! Ни Ленин, ни другие большевики Советов не «придумывали», их придумали сами рабочие, а первые Советы родились в Петербурге в 1905 году. Сначала они возникли как орган стачечного движения. Ленин же, из своего «проклятого далека», сумел увидеть в них зародыш будущей власти! И это при том, что он знал о них чрезвычайно мало. Об этом свидетельствует та осторожность, с какой он начинает свою статью «Наши задачи и Совет рабочих депутатов»: «Я высказываюсь, как посторонний . Мне приходится писать все еще из проклятого далека, из постылой эмигрантской „заграницы“. А по такому конкретному практическому вопросу составить себе правильное мнение, не побывав в Петербурге, не видав ни разу Совета рабочих депутатов, не обменявшись взглядами с товарищами по работе, нет почти никакой возможности. Я оставляю поэтому на ответственности редакции помещение или непомещение этого письма, писанного человеком неосведомленным» (т. 12, с. 61). Затем, в середине статьи, мнение уже более отчетливое, но все же выраженное еще осторожно: «Может быть, я ошибаюсь, но мне (по имеющимся у меня неполным и „бумажным“ только сведениям) кажется, что в политическом отношении Совет рабочих депутатов следует рассматривать как зародыш временного революционного правительства » (т. 12, с. 63).

Нет, не ошибся Ленин. Сумел-таки и по неполным данным уловить суть явления.

И вот это умение – тут уж никто не станет спорить – безусловно является художническим свойством! Все-таки политики чаще всего делают серьезные выводы, изучив достаточно большое количество данных. Да и Ленин, как правило, действовал именно таким образом. Вспомним его первые крупные работы из 1-го тома: ведь в них молодой политик делал свои выводы, опираясь на знания огромного количества статистических данных. Уже с первых шагов в политике Владимир Ильич проявил себя как настоящий ученый: предельно основательно и доказательно.

Но со временем, когда с ростом знаний и опыта росло и политическое чутье, все чаще случались и такие вот вспышки провидения, когда даже в одном факте Ленин умел увидеть росток чего-то очень существенного, важного для будущего. Писателям это свойство очень помогает при художественной типизации, когда какой-то редкий или даже исключительный случай из жизни наталкивает их на глубокие обобщения. Так что уже одно это умение – увидеть общее в единичном – говорит о наличии художнической жилки у Ленина.

Правда, и здесь мне могут возразить, что такое умение свойственно не только художникам, но и ученым. С этим, конечно, нельзя не согласиться, однако с той поправкой, что этим свойством обладают лишь выдающиеся ученые, но тогда мы и говорим про таких ученых, что они вносят в науку элемент искусства. На высоком уровне науки и искусства у них появляются некие общие категории, и мы видим, как гениальный писатель дает нам глубоко научное исследование общества, а гениальный ученый – эстетически прекрасную теорию. Есть даже и слова, которые употребляются и по отношению к художнику, и по отношению к ученому: «вспышка», «озарение», «вдохновение», «наитие», «интуиция»… Здесь и науку и искусство объединяет способность к постижению сути не через скрупулезный анализ факта или явления, а через умение охватить его сразу, целиком.