Наталья Морозова - Любимые книги

Врач . Принято решение… категорически запрещается всякая работа… диктовка… свидания… Это, простите, и убивает вас.

Ленин . А это, думаете не убивает?

И дальше:

Врач . …Что вас сейчас беспокоит?

Ленин ( улыбаясь ). «Он знал одной лишь думы власть…» ( Смеется .) К сожалению слова «судьба социализма в России» здесь никак не рифмуются…

Врач . Я имел в виду… головную боль, допустим…

Ленин . Сейчас это моя единственная забота.

Врач . Простите, но мы не должны говорить с вами об этом.

Ленин ( улыбаясь ). Напротив. Только об этом [47] Шатров М . Так победим!, с. 182. .

Видите, он улыбается. Через силу. Рядом люди, и он держится, потому что даже в самые страшные минуты своей жизни он никогда не забывал подумать о самочувствии тех, кто рядом. Но вот врач произносит слова, после которых уже нет сил играть в благодушие.

Врач . Владимир Ильич, сейчас вы не Предсовнаркома, вы – пациент, вы – больной.

Владимир Ильич намекает женщинам, что ему надо с врачом поговорить по-мужски. Женщины уходят. Ильичу уже трудно сдерживать себя.

Врач . Владимир Ильич, да что с вами? У вас даже губы дрожат?

Ленин . Меня одно интересует – кто кому дает указания: врачи – Центральному Комитету или Центральный Комитет – врачам?

Врач . Мы получили от Центрального Комитета только одно указание – поставить вас на ноги. И мы сделаем все возможное, даже ценой вашего неудовольствия, даже рискуя навлечь на себя ваш гнев [48] Шатров М . Так победим!, с. 182. .

Нет, поистине надо иметь такую огромную душу, как у Ильича, чтобы в ответ на эту филистерскую тираду не стукнуть кулаком по столу и не крикнуть: «Да зачем же вы хотите ставить меня на ноги таким диким способом! Да почему вы считаете, что самое страшное – это навлечь на себя неудовольствие или гнев начальства? Есть вещи куда важнее!»

Но не стукнул Ильич по столу, не в его это было натуре. Он умел прощать людям то, что они были просто людьми, а не гениями. Драматург очень тонко почувствовал меру, границу, дальше которой вспышка гнева у Ильича пойти не могла. И не случайно перед следующим за этой сценой монологом в скобках стоит ремарка «не сразу». Потребовались какие-то секунды, чтобы взять себя в руки, чтобы завязать в тугой узел расходившиеся нервы, чтобы вспомнить, наконец, то, чему сам всегда учил товарищей: кому больше дано, с того и спрос больше.

И вот, собрав все свои душевные силы, Владимир Ильич произносит монолог. Это, пожалуй, самое сильное место в пьесе. Это монолог не больного, несчастного человека, которому очень плохо физически, а человека, страдающего от невозможности выполнить до конца свой долг, человека, которому мешают отдавать людям свое сердце до конца.

Ленин ( не сразу ). Простите, доктор… Но услышьте… постарайтесь услышать меня… Работа для меня – жизнь, молчание – смерть. Ваши коллеги ошибаются, приговаривая меня к бездеятельности. Они просто меня плохо знают.

Посмотрите, как осторожно старается говорить Ильич, как подбирает слова, чтобы не обидеть доктора, но все же прорывается, нет, даже не прорывается, а совершенно естественно произносится слово «приговаривая», как к смертной казни. Да ведь так оно и есть. То, что другому принесло бы пользу, его – убивает, ибо его сердце вмещает в себя радости и горести всей России. Если России плохо, у него болит сердце, и никакие лекарства и процедуры не способны уменьшить боль. Только работа, сверхчеловеческая работа на общее дело может принести Ильичу если не выздоровление, то хотя бы уменьшение душевных страданий. В том же монологе Ильич говорит:

– Я чувствую свою личную ответственность за то, что будет в России завтра, послезавтра, через пять, десять, пятьдесят, через сто лет… Я должен… я обязан диктовать… Этой работы никто за меня не сделает… [49] Шатров М . Так победим!, с. 183.

В пьесе этот монолог – последняя попытка Ильича прорваться со своей тревогой к тем, кто так неразумно его лечит, в открытую. Его не поняли и на этот раз. Очень характерен ответ врача:

– Послушайте, товарищ Ульянов! Я в своей профессии не первый день и, простите, лучше вас знаю, что с вами сейчас происходит и чего вам будет стоить каждое слово диктовки – каких страданий, каких мук… [50] Там же.

«Товарищ Ульянов»… Вот вам и все. Перед врачом пациент, больной по фамилии Ульянов. Он болен, это вне всяких сомнений. А раз так, врач обязан его лечить. Это естественно, привычно, понятно и в какой-то степени удобно. Вспомним осторожного человека, наступившего на гордое горящее сердце Данко: от этого горения одно только беспокойство для осторожных людей. Вот все эти опасения обыкновенного осторожного человека, в общем-то объяснимые и даже извинительные, и не дали врачу услышать, понять, что к нему сейчас обращался не пациент Ульянов, а… Ленин! Дальше сцена развивается таким образом, что на какое-то мгновение можно обмануться и подумать: услышал! Понял!

Долгая пауза .

Врач . Много?

Ленин . Сущие пустяки! Национальный вопрос – одно слово… план построения социализма… тоже одно слово… диктатура пролетариата, кооперация, Рабкрин, госаппарат, культура, индустриализация… [51] Шатров М . Так победим!, с. 183.

Как видим, Ильич тоже обманулся, тоже подумал, что его услышали. Размечтался, откровенно развернул перед врачом свои грандиозные планы. А врач-то, оказывается, смотрел на него как на ребенка, которому разрешили немного поиграть во взрослую игру, а он ишь как увлекся! И тут Ильичу, да и зрителям, стало ясно, что уступка доктора была вовсе не вспышкой прозрения, а всего лишь жалостью к тому же пациенту товарищу Ульянову: раз уж он так убивается, так настойчиво просит диктовать, надо позволить ему немножко, а то еще сильнее разволнуется. Ну а когда пациент, как говорится, «зарвался», доктор тотчас проявил бдительность.

Врач . Вы требуете от врача, чтобы он смотрел, как пациент будет себя убивать [52] Там же. .

Все, щелочка, открывшаяся было в стене непонимания, сомкнулась. Ильич снова ощутил крепкие, сильные объятия любящих (!) его людей. Нет, напрямую не прорваться. И Ильич меняет тактику. Что ж, пусть не понимают, пусть считают, что желание работать – это его каприз. Ну а раз так, то он и воспользуется хотя бы этим правом больного – правом на каприз. И Ильич объявляет ультиматум! В 45-м томе об этом эпизоде можно узнать из примечаний, на странице 591, где приводится рассказ об этом Марии Ильиничны. В пьесе же сцена с ультиматумом играет очень важную роль в сюжете: с этого момента происходит резкий поворот в поведении Владимира Ильича. Все. Теперь он не будет больше просить и умолять. Отныне он будет «капризничать», шутить, притворяться здоровым, хитрить, – словом, любыми доступными ему средствами завоевывать для себя «глотки свободы», когда он сможет хоть по капле, хоть по крохам, но отдавать свое сердце людям.