Наталья Морозова - Любимые книги

Не избежал этой трагедии и Ленин. Но когда он был здоров, полон сил и энергии, трагедия сглаживалась его удивительно человечным характером. Он никогда не вносил ничего личного в разногласия, старался, как мы помним, не унижать человеческого достоинства тех, кто заблуждался искренно. Он умел прощать людям, что они не всегда сразу могли понять то, что так ясно было для него. Он, стоявший на несколько голов над всеми, никогда не подчеркивал этого, используя свое превосходство не для личного возвышения, а исключительно для общего дела. Он любил не себя в политике, а политику в себе. Все это притягивало к нему людей даже тогда, когда они не могли до конца осознать всю глубину его замыслов. За его бесконечную человечность люди «прощали» ему его бесконечное превосходство. Так он и шел, отдавая людям весь свет своего ума и весь жар своего сердца. И люди шли за ним, и иногда, покоренные его человечностью, забывали, что идут – за гением.

А тут он заболел. И все бросились его лечить, как стали бы лечить своего родного отца, мужа, сына… Ведь он, Ильич, такой же человек, как и мы, только самый родной не для кого-то одного, а – для всех! Его уложили в постель и запретили заниматься политикой, то есть делом всей его жизни. Ему запретили свидания, а он привык питать свой ум токами от масс. Ему запретили писать, делать доклады, обращаться к людям, а он не мог жить не для людей. По сути дела, его лишили того, что составляло смысл его жизни.

Вот тогда-то он, увидев, что люди совершенно не понимают его, вырвал свое сердце и поднял его над головой. Но вот здесь и разыгрался последний акт трагедии. Он жаждал светить своим сердцем до последней минуты жизни, пока, как Данко, не рухнет замертво. А его сдерживали, ему мешали светить. Ему и так было трудно, больно, так делали еще трудней, еще больней. И ведь все из самых хороших побуждений!

Читать 45-й том тяжело, больно. Но прекрасно сказал Михаил Шатров: «Не будем оберегать себя от этой боли – она воспитывает, возвышает души» [39] Шатров М . Так победим!, с. 177. . И драматург средствами искусства дал нам возможность еще раз прочесть Ленина, его 45-й том.

События пьесы «Так победим!» разворачиваются в трех измерениях, в трех временных пластах. Первый – это всего лишь один день 18 октября 1923 года. Затем из этого дня память уносит Ильича во второй пласт – в те три месяца болезни, с 15 декабря 1922 года по 6 марта 1923 года. А уже из второго пласта совершаются еще более глубинные прорывы памяти в события прошлых годов. Вот эти островки памяти и будем считать третьим пластом.

Основную идейную нагрузку несет в себе второй пласт – те самые три месяца. События первого пласта – это как бы музыкальное оформление, которое вначале дает настрой всей пьесе, а в конце завершающим аккордом еще раз подтверждает тональность всей пьесы. Третий пласт – это подсветка для главного, второго. Ну а теперь рассмотрим все три пласта по отдельности.

Первый пласт. Он самый короткий по сценическому действию. Это – события 18 октября 1923 года. В 45-м томе об этом читаем лишь две коротенькие записи.

Октябрь , 18 . Ленин приезжает из Горок в Москву.

Октябрь , 19 . Ленин проезжает в автомобиле по Кремлю, по улицам Москвы, по территории Сельскохозяйственной выставки, возвращается в Кремль, отбирает себе книги из библиотеки, затем уезжает обратно в Горки (т. 45, с. 716).

Драматург сжал пружинку еще туже, вместив события этих двух дней в один день, в 18 октября, да еще и не в целый день, а в 15 минут. И сделал эти минуты своеобразным обрамлением пьесы: действие начинается в кремлевском кабинете Ленина и в нем же заканчивается. В последней сцене часы показывают, что прошло всего 15 минут.

Из воспоминаний известно, чего стоила Ильичу эта поездка. Последняя поездка в Москву. Как обычно, его не пускали, врачи были против, родные умоляли отказаться. Но он был непреклонен. Были и комические моменты, когда родные пытались «обмануть» Ильича, проехать на машине пару раз вокруг Горок: авось, забудет о своем замысле. Не забыл. Настоял. Пришлось уступить. Описаний этого эпизода много, каждый пишущий вспоминает какие-то детали, не замеченные другими. Драматург из множества деталей выбрал те, в которых уже заключалось зернышко трагедии задуманной им пьесы. Начинается с того, что Фотиева, сообщившая Володичевой и Гляссер, что Ильич вот-вот приедет, торопливо их информирует: «Сегодня утром дал понять, что должен ехать в Москву. Естественно, сказали, что врачи против… сказали, что нет машины. Пошел в гараж, сел в машину и, сколько ни звали, ни просили, продолжал молча сидеть. Начали созваниваться с Москвой, Москва ни в какую…» [40] Шатров М . Так победим!, с. 176. . Посмотрите еще раз на подчеркнутые мною слова: это оркестр настраивает инструменты. Тональность – не пускать, ни в какую… И это – все любящие его люди, готовые каждый отдать за него жизнь?!

А вот еще одна нотка из вступления: упоминание о верхнем ящике письменного стола, где лежит пакет с его «Письмом к съезду». Это – завещание. Сейчас, в первом пласте, эта нота звучит в эмоциональном рассказе Володичевой своим коллегам.

Володичева ( вдруг ). Я знаю, почему он едет.. ( Заплакала .)

Фотиева . Маша, да что с тобой? Немедленно перестань!

Володичева . Ухудшение было?

Фотиева . Было, но сейчас все в порядке, ты сама видела.

Володичева ( кивает на стол ). Он едет за бумагами…

Гляссер . Какими бумагами? Да перестань реветь, понять ничего невозможно…

Володичева . Ну вспомните же, вспомните! Он диктовал мне письмо к съезду… личные характеристики… Просил положить в конверт, сургучную печать, а на конверте написать: «Вскрыть может только Ленин, а после его смерти – Надежда Константиновна». Я ни в какую, говорю «а после его смерти» писать не буду. Съезд через четыре месяца, и вы ни о какой смерти думать права не имеете. Он говорит, что надо быть готовым ко всему, что все возможно… Нет, невозможно, говорю, вы человек абсолютно молодой, подумаешь, как заболели – так и выздоровеете, сто тысяч раз выздоровеете… Он смеется: «Мне достаточно и одного раза». Машенька, говорит, хватит препираться, а я ни в какую… Ладно, говорит, спрячьте в верхний ящик моего стола, храните как особо ответственный документ, и все категорически секретно. Когда придет время, когда я почувствую, что пора, я сам передам Надежде Константиновне пакет… И вот – недавно было облачко, мы решили, что он не заметил, а он… едет за бумагами…

Фотиева ( решительно ). Ерунда! Маша, ерунда! Вот увидишь, он даже не вспомнит об этом… [41] Шатров М . Так победим!, с. 176.