Михаил Таратута - Русские и американцы. Про них и про нас, таких разных

«Земля свободных и отважных» – это, возможно, самый популярный мем в истории Соединенных Штатов, с ним американцы рождаются и умирают. Так массовое сознание воспринимает свою страну уже не одно столетие. Но если слова об отваге сегодня соотносят больше с прошедшими временами, с эпохой колонизации континента, то представление об Америке как о свободной стране свободных людей уже давно вышло за рамки мема и стало частью культурного кода нации. Потому и звучит сейчас так же актуально, как и 400 лет назад.

Первые колонисты прибыли в Новый Свет с ощущением открывавшейся перед ними свободы своим трудом, своими потом и кровью заработать новую, возможно, более счастливую жизнь. Мечта о лучшей жизни манила людей. С каждым новым десятилетием поток европейских переселенцев все более разрастался. Экономика развивалась, набирая темпы. Отношения в обществе усложнялись, как усложнялось и понимание гражданских прав и свобод, принимавших все более отточенную юридическую форму, во многом заимствованную из английского общего права и созвучную протестантской этике. С обретением независимости бывшие колонии, объединившись в единое государство, в 1789 году приняли документ, который впервые в истории поставил четкие границы того, что власть обязана делать и чего она не может делать в отношении прав и свобод граждан Соединенных Штатов. Это были десять поправок к Конституции, которая была принята двумя годами раньше. Неофициальное название документа – Билль о правах.

В то время была принята концепция «естественных прав», то есть прав, вытекающих из природы человека, данных ему изначально, и в силу этого не зависящих от законодательного признания или непризнания их в конкретном государстве. Поэтому поправки были сформулированы не в позитивном плане предоставления каких-либо прав, а как запрещение ограничивать имеющиеся права. Билль о правах запретил ограничивать свободу вероисповедания, свободу слова и печати, право народа мирно собираться и обращаться к властям с петициями, право на охрану личности и имущества от необоснованных обысков и арестов. Был наложен запрет на ограничение целого ряда других прав. По большому счету это был своего рода общественный договор. Мол, раз уж без государства никак нельзя, мы, народ, идем на его создание, но только при условии, что оно берет на себя обязательства и готово к ограничениям, которые мы на него накладываем. Так понятия гражданских свобод и прав личности, выросшие из протестантской этики и английского права, обретшие специфические черты в силу стечения исторических обстоятельств и закрепленные в железном ложе Конституции, заняли самые видные места в американском пантеоне национальных ценностей.

И вот теперь самое важное: в глазах американцев эти ценности абсолютны, а значит, универсальны. Весь остальной мир, другие страны Америка оценивает не только по их технологической, экономической и военной мощи, но и через призму своих ценностей. Те, кто, как страны Запада, их разделяет, – союзники. Кто отвергает, автоматически попадает под подозрение, как потенциально недружественные страны, даже если с ними и заключаются ситуационные союзы, как, например, с Саудовской Аравией или Турцией. Политическое сознание идет по проторенной колее: демократии между собой не воюют и, напротив, авторитарные страны часто бывают склонны к агрессии.

Отсутствие или неполнота прав и свобод в оценке американцев – это низкий или недостаточный уровень цивилизационного развития. К таким странам в лучшем случае относятся без особой неприязни, но и без уважения, скорее, как к неразумным и порой шкодливым детям, которых следует учить, как надо правильно жить в мире взрослых. Таким отношением сегодня может «похвастать», например, Украина и Грузия. В 1990-е мы также прошли этот путь. В других случаях, особенно когда страны располагают значительным военным или экономическим потенциалом, способным нанести ущерб интересам США, отношение к ним американцев может варьироваться – от недружелюбной настороженности, как к потенциальным противникам, которые то тут, то там создают помехи Америке (Россия, Китай), до открытой вражды на грани применения военной силы (Иран, КНДР), вплоть до ее реального применения (Ливия при Каддафи, Ирак при Хусейне).

Как мне кажется, Россию в Соединенных Штатах оценивают именно с этих позиций. Оценивают как страну «гибридной демократии». Это значит, что формально демократические институты в России вроде бы и есть, но многие из них только фасадные. Да, есть в стране парламент, но основные решения принимает Кремль. Впрочем, и мелкие вопросы тоже без кремлевской отмашки законодатели зачастую решить не могут. По Конституции вроде бы есть предельные сроки пребывания на высшем посту, но по факту сменяемости власти не происходит. В стране вроде бы нет цензуры, даже есть несколько оппозиционных СМИ, но основные средства массовой информации, которыми пользуется подавляющее большинство населения, крепко держит в своих объятиях государство. И так во всем – в проведении собраний и митингов, политической конкуренции и прочем.

Вот такой гибрид в США расценивают как несвободную страну с авторитарным режимом. И уже только по этой причине (не говоря об экономическом и технологическом первенстве) США обычно разговаривают с нами с позиции морального и цивилизационного превосходства. Пока это так. А в будущем? Насчет будущего России существуют разные мнения, но целый ряд политологов (и российских, и американских) считают, что в настоящий момент Россия застыла в переходном периоде, и связывают более благоприятные условия для развития демократии и соответственно сближения между нашими странами со сменой режима.

На момент работы над этой книгой я вижу, что скепсис в отношении России только растет. В начале 1990-х многие на Западе, да и немало людей у нас в России, полагали, что мы уже одной ногой ступили в семью свободных демократических стран, что вот еще чуть-чуть и мы навсегда расстанемся со своим прошлым. Но оказалось, что наше прошлое все еще крепко держит нас за руки. Все это, однако, не исключает каких-то отдельных договоренностей с американцами, но более тесного сотрудничества, не говоря уже о дружбе, пока ожидать не приходится.

Но вернемся в Америку. С высоты птичьего полета идеи, заложенные в Конституции, завораживают. Но если опуститься пониже и попытаться разглядеть детали, то окажется, что иные из них могли бы и не так уж сильно понравиться отцам-основателям. Они, вероятно, широко открыли бы глаза, узнав, что сегодня через налоги и другие сборы государство удерживает примерно половину того, что зарабатывают американцы. В их время на протяжении первых десяти лет после получения независимости федеральные власти США взимали налоги лишь на дистилляцию спирта, конные экипажи, рафинированный сахар, табак, корпоративные ценные бумаги, рабов, а также имущество, продаваемое с аукциона. По нынешним понятиям, ерунда какая-то, можно сказать, налог на роскошь. Но даже при этом один из основателей государства, Бенджамин Франклин, как-то воскликнул, что в жизни нет ничего неизбежного, кроме смерти и налогов.