Михаил Таратута - Русские и американцы. Про них и про нас, таких разных

Хотя Русь приняла христианство еще до разделения Церкви на Восточную и Западную, на протяжении четырех с половиной столетий, то есть до падения Византии, она была связана только с одной Восточной Церковью. В результате, говоря словами философа Василия Розанова, русские были уведены из древнего общего христианского русла в обособленный поток византийского церковного движения. Или, иными словами, русские вошли вслед за Византией в тихий исторический затон, недоступный волнениям и оживлению. В то время как Россия пребывала в этом затоне, западноевропейские народы двигались за кораблем Рима и вступили в океан необозримого движения, где был избыток опасностей и всевозможного неблагообразия. Однако одновременно они окунулись и в атмосферу творчества, поэзии, философии.

Так образовались значительные мировоззренческие, ценностные, психологические, богословские и прочие отличия России от Запада, отличия православия от католичества и протестантства. Розанов отчетливо проводит мысль о том, что «унаследованный византизм отделил Россию от Запада. Именно он стал главным препятствием на пути интеграции России в мировое цивилизованное сообщество». Возникли различия между тишиной и движением, созерцательностью и работой, страдальческим терпением и активной борьбой со злом. Розанов очень образно описал этот процесс:

Разлагаясь, умирая, Византия нашептала России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко их хранить. Россия, у постели умирающего, очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому своему сердцу и дала клятвы умирающему – смертельной ненависти и к племенам западным, более счастливым по исторической своей судьбе, и к самому корню их особого существования – принципу жизни, акции, деятельности .

Эти размышления Василия Розанова относятся к событиям тысячелетней давности. Что же изменилось за это время в нашем отношении к Западу? Попробуем еще раз представить перед собой группу наших соотечественников и мысленно зададим им пару простых вопросов. Во-первых, считают ли они США и Европу противниками России? А также чувствуют ли сами враждебность по отношению к Западу? И, во-вторых, как относятся к таким характерным для западного мира чертам, как прагматизм, деловитость, расчетливость, индивидуализм, стремление к богатству? Считают ли они, что в этом смысле русский человек не так уж и сильно отличается от западного?

Ответ на первый вопрос, как уже обсуждалось выше, будет зависеть от накала официальной антизападной пропаганды. Негативное отношение к Западу может опуститься до минимальной отметки 6 %, как это было в начале 1990-х годов. А может взлететь и до 80 %, как в 2015-м. В этой части наш замечательный Василий Васильевич Розанов, видимо, был не совсем прав. Врожденной, впечатанной в культурную матрицу ненависти к западному миру у россиян все-таки нет. А что есть, так это ощущение (иногда вполне осмысленное, иногда подсознательное), что европейцы, американцы – они другие, не такие, как мы. И если в советское время это ощущение различий легко объяснялось разломом в идеологиях, то сегодня приходится вспоминать то, о чем писал Розанов. В силу разности культурных векторов, которые задавали восточная и западная ветви христианства, а также исторических обстоятельств развития России и Запада, наше мировидение и мироощущение действительно во многом отличается от западного. При этом, как и все предшествующие поколения, мы испытываем очень российское раздвоение чувств: Запад нас одновременно влечет и отталкивает.

Этому есть объяснение. Семь веков, вплоть до реформ Петра I, российское государство находилось под властью византийских идей и традиций. Россия как бы окуклилась, ветры перемен, новых идей, чувств и помыслов, уже не один век носившиеся по Европе, не залетали в ее мир. Петр I же вознамерился его перетряхнуть, вырвать Россию из ее ветхозаветной дремучести и выстроить мосты к европейской жизни. Он преуспел во многом, но до конца дело свое не довел, да и не мог довести. Почему? Коллективное бессознательное – врожденное недоверие и отторжение веяний с Запада, эта тень Византии, словно вязкая топь, засасывала многие из его начинаний. Однако Россия после Петра I была уже другой, он пробудил интерес к Европе. «Учиться у Европы», – призывал он.

Здесь интересно еще вот что: все старания Петра I модернизировать страну, как и позднее движение Екатерины II в сторону европейского Просвещения, а затем и либеральные помыслы Александра I, обходили стороной главный лот в византийском наследстве. Как 100, 200 и 500 лет назад Россия оставалась абсолютной монархией, поражая европейцев своей жестокостью и бесправием. Оставалась все тем же народом, что так доверчиво принимал произвол за родительскую опеку и славил богоданного самодержца, что нещадно сек его. Нет, не пришла тогда Россия в Европу, застряв где-то на полдороге между Востоком и Западом. Но что же стояло у нее на пути?

Петр I пытался модернизировать флот, армию, торговлю, промышленность, управление – все, что угодно, но только не собственную абсолютную власть и крепостничество. Эти устои для него были незыблемыми. В отличие от своего великого предшественника, Екатерина II питала симпатию к свободолюбивым идеям Вольтера и Дидро и, возможно, даже была бы не прочь покончить с крепостным правом, сословным строем, деспотизмом, но не решалась обидеть дворянство, свою единственную опору, и войти в полосу потрясений. В реальной жизни это означало, что крепостные, несмотря на все прекраснодушные слова и помыслы, по-прежнему оставались рабами, которых можно было продавать, сечь до смерти, творить с ними любые безобразия. Их положение при вольнодумной императрице стало даже еще тяжелее. Собственно, и само вольнодумство дозволялось лишь самой Екатерине, любое инакомыслие, даже просто критика российских порядков немедленно пресекались и жестоко наказывались. Александра Радищева, например, за его «Путешествие из Петербурга в Москву» приговорили было к казни, но заменили, правда, 15 годами ссылки.

Пропустим трех последующих императоров и 50 лет российской истории. За это время в смысле прав и свобод страна, конечно, менялась. Казнить и жестоко пытать стали поменьше, и крестьяне вздохнули куда как свободнее. Однако ж тайный сыск бдительным оком следил за благонадежностью подданных. Запрещалось печатать практически все, что имело какую-либо политическую подоплеку. Критика порядков и власти по-прежнему граничила с государственным преступлением. Ни вельможная, ни простолюдинная Россия по-прежнему не мыслили страну без абсолютной власти самодержца.

В видении императора Николая I, чье правление завершало эту эпоху, общество должно было жить и действовать как хорошая армия, регламентированно и по законам. «Народ и царь едины» – так официальная пропаганда подавала идею единомыслия как национальное достоинство России. И дальше, согласно «теории официальной народности», Россия имеет свой путь развития, не нуждается во влиянии Запада и должна быть изолирована от мирового сообщества.