Михаил Таратута - Русские и американцы. Про них и про нас, таких разных

Хотя ситуация того времени в США и напоминает наш советский «1937 год» – те же страх, доносы, – но, в отличие от нас, там никого не казнили, за одним исключением – четы Розенбергов. В отличие от массовых арестов в СССР, там за все время чисток тюремные сроки получили лишь 150 человек, и те через полгода-год вышли на свободу. И даже число потерявших работу относительно невелико – 10 000 человек. Но, как известно, чтобы навести дисциплину на плантации, достаточно выпороть несколько десятков рабов.

…Но вот кошмар 1950-х постепенно отходит в прошлое. В прошлом (и, видимо, уже навсегда) осталась и коммунистическая идея, и сама компартия, выпихнутая даже не на периферию американской жизни, а куда-то еще дальше. Беда, однако, в другом: вместе с коммунистами в Америке в 1940‒1950-е годы был зачищен и весь либеральный фланг, способный противостоять флангу правому. Была уничтожена политическая конкуренция. А в результате правительство, качнувшись вправо, отказалось от реформ, начатых Рузвельтом. В их числе было и создание национальной системы медицинского страхования – проблема, которую Америке не удается толком решить по сей день.

Были и потери другого рода. В годы маккартизма американцы надолго запомнили урок: политическая активность ведет к неприятностям. Конформизм – вот безопасная гавань. Поколение «молчаливого страха» избегало обсуждать со студентами спорные темы, ставить спорные фильмы, вести спорные дискуссии на телевидении и радио. Страна на годы вперед оказалась интеллектуально ограбленной. Частично во времена маккартизма были похищены и главные американские ценности – верховенство закона, гражданские права и свободы. Еще долго после того, как «красная угроза» потеряла всякую актуальность, правоохранители в своей работе прибегали к противозаконным приемам.

Но, как известно, время лечит любые раны. Сегодняшнее молодое поколение американцев знает об эпохе маккартизма примерно столько же, сколько наше о сталинских репрессиях. Эти два кошмара нет смысла сравнивать. Более 800 000 расстрелянных у нас [5] Земсков В.Н. О масштабах политических репрессий в СССР // Политическое просвещение. – 2012. – № 1. и всего двое казненных за реальный шпионаж у них. Четыре миллиона тех, кто прошел через сталинские лагеря и тюрьмы [6] Там же. против 150 человек, получивших тюремные сроки в Америке. По нашим меркам всего ничего, а вот надо же, слыша о событиях того времени, молодое поколение американцев широко открывает глаза: неужели такое было возможно в Америке?

Одной из особенностей русской натуры многие называют беззаветную преданность идее. Не важно какой, но если уж идея овладела умами, служить ей у нас будут истово, до гробовой доски. Хорошо это или плохо? Достойная это черта или не очень? Все зависит от того, как на это смотреть. Наша история знает ярчайшие примеры массового самопожертвования во имя своих убеждений. Вспомним, к примеру, старообрядцев. Спасаясь от гонений, старообрядцы уходили из мира, скрывались в непроходимых лесах и болотах. Власти жестоко преследовали раскольников, но ни адские пытки, ни казни не могли их сломить. За что же принимались все эти муки?

Одни видят причину раскола прежде всего в народной глупости и необразованности. Они считают, что старообрядцы принимали страдания в основном за право неприятия новых обрядов, чтобы креститься не тремя перстами, как того требовали церковные реформаторы, а двумя – как крестились их отцы и деды, чтобы жить и служить Богу так, как жили и служили их предки. И иконы предки завещали другие – в традиционном византийском и древнерусском стиле письма. Не то, что в православии, где и слепой увидит влияние западных европейцев. Да и многое другое они тоже хотели делать по старинке. На то и были они старообрядцы.

Другие видят в старообрядчестве мужественное сопротивление петербургскому казенно-полицейскому православию, борьбу за сохранение всего чистого, честного и совестливого, что несла вера и что попирала государственная церковь. Отступить от всего этого означало предать свою веру, предать себя, оторвать нечто очень важное от своей души, разрушить свое сознание. Поэтому и боролись они за свое право, не жалея жизней.

Спустя 300 лет с такой же старообрядческой непреклонностью, если не сказать остервенением, большевики вверх дном перевернули всю Россию, переломали миллионы судеб, положили сотни тысяч жизней. Только в борьбе за власть в годы Гражданской войны страна потеряла более миллиона человек. И еще два миллиона в ходе войны стали жертвами террора. Но это было только начало. Меч большевизма регулярно выкашивал все новые и новые миллионы граждан, заподозренных в тайной или явной нелюбви к новой власти. Да даже и необязательно заподозренных, а случайно попавших в число несчастных, намеченных для расправы. И все это – во имя чего? Во имя мечты о всеобщем человеческом счастье, которую принесет мировая революция. Во имя одной из самых абстрактных идей – идеи коммунизма. Первая плеяда большевиков в своем ожесточении и беспощадности сражалась за то, что они видели великой идеей. Позднее, правда, великая идея выродилась в идею помельче – в поддержание тоталитарной власти, что также требовало жертв.

Но ведь точно так же беззаветная преданность идее защиты Родины от врага объединила миллионы человек, помогла перенести небывалые тяготы и ценой невероятных жертв позволила выстоять в Великую Отечественную войну. В какой-то мере способность подчиниться объединяющей идее присутствует в каждом народе. Но, видимо, мало где проявляется так ярко и так всеохватывающе, как в России. Откуда это?

Люди типа писателя Александра Проханова и политолога Александра Дугина, вероятно, будут объяснять эту особенность русского народа метафизическим предназначением России, ее особой миссией или чем-то еще в этом роде. Но, может быть, есть более очевидные объяснения, например, влияние специфических событий нашей истории, а также суровый климат, постоянная зависимость от капризов природы – может быть, все же эти факторы определили становление особой стойкости русской натуры?

Андрей Кончаловский соглашается с тем, что климат и история имеют значение, но полагает, что главная причина кроется в характере распространения Восточного вероучения. Он отмечает:

Первое тысячелетие новой эры христианство развивалось неотрывно от великих традиций античной философии. Богословские школы раннего христианства давали знание не только языков (греческого и латыни), но и диалектики, схоластики, риторики, а также геометрии, астрономии и даже музыки. Однако перевод Завета на славянский язык Кириллом и Мефодием, при всей колоссальной гуманистической значимости привнесения учения в широкие массы, имел один существенный недостаток. Греческий язык и латынь остались вне пределов досягаемости. Это изолировало Русь от великих европейских традиций политической и правовой культуры, от критического осмысления любой идеи, в том числе и религиозной. Русь упустила опыт открытой богословской дискуссии. Признаком подлинного благочестия на Руси стал считаться нерассуждающий разум.