Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Впрочем, пусть ответят И. Доронину сами читатели.

И. А. Пугачева: «Если я не могу еще успокоиться, то представляю, что испытали, что пережили сами Трубкины. И скоро ли оправятся они от такого потрясения?.. Вообще, зачем, для чего, во имя каких теоретических схем, холодных предписаний и абстрактных запретов должен человек терпеть унижение, хамство, угрозы? А тем более — нападение? Кто вправе лишить его самого естественного — защитной реакции, ответного удара?»

С. А. Блинов: «Наверно, было бы и удобней, и правильней смолчать, не сорваться — пусть потом разберутся следователь и судья. Только будет ли «потом» — вот вопрос! Не для хулигана — для жертвы… Если хулиган доведет до конца свое дело, что жертве до того, какой приговор вынесут преступнику? Право на самооборону, по-моему, такое же естественное человеческое право, как право дышать».

Огромная читательская почта, пришедшая после публикации очерка «Обед на песке», интересна еще и тем, что выступление газеты побудило многих товарищей поделиться своими мыслями о серьезных и актуальных нравственных проблемах, далеко выходящих за рамки «конфликтной ситуации», послужившей для очерка сюжетной основой.

Читатели размышляли о недостатках этического воспитания в школе, о необходимости совершенствовать сложившуюся систему перевоспитания осужденных в исправительно-трудовых учреждениях, о целесообразности поощрения тех, кто смело вступает в борьбу с нарушителями общественного порядка. Наконец, едва ли не в каждом письме содержался вопрос: как продвигается следствие по делу участников нападения на семью Трубкиных?

Мы опубликовали официальный ответ прокурора области. В нем сообщалось о том, что Турков и Скачко присуждены к различным срокам лишения свободы.

А закончить это послесловие к очерку лучше всего строками из письма ялтинца А. Морова — он выразил, пожалуй, общую нашу надежду: «Был завтрак на траве, был обед на песке — как хочется верить, что про ужин писать не придется».

Билет на самолет был уже взят, командировка подписана, гостиничный номер заказан. Лететь предстояло десять часов — в другой конец огромной нашей страны. Я позвонил, чтобы справиться, брать ли теплые вещи: в Москве уже лето, а там, глядишь, еще холода.

Сообщили мне, однако, не о погоде: человек, чье письмо позвало в дорогу, умер, сраженный четвертым инфарктом.

Полет не состоялся. Очерк написан не был. Папка с материалами дела осталась в моем столе.

Прошло два с лишним года, но история та не забылась, боль не утихла. Боль от того, что далеко не всегда удается вовремя протянуть руку, прийти на помощь, спасти…

Едва ли не каждая житейская драма имеет множество граней. Собравшись лететь на Дальний Восток, я видел одну. Теперь, по прошествии времени, мне открылась другая. Сюжет не устарел, но завистники и лжецы ушли от расплаты.

Назвать их сейчас — всех, поименно? Имею ли право? Этих людей я не видел, в глаза им не посмотрел. Что подвигло их оболгать человека, которому почти все они обязаны всем?

Конечно, ничто не мешало начать журналистское следствие. Случалось, такие «раскопки» начинались многие годы спустя. Случалось — если была в том острейшая необходимость.

Надо ли? Мне показалось: не надо. Поздно!

Тридцать лет назад в далекий, очень далекий город, только-только начавший новую жизнь, приехала из Ленинграда выпускница исторического факультета: молодой, жаждущий дела искусствовед. Людмиле Евгеньевне — дадим ей такое имя — было тогда двадцать шесть.

На ее долю многократно выпадала радость открытия: за сотни километров от дома, преодолевая гигантские безлюдные пространства не только на вертолетах, но и на собачьих упряжках, под проливным дождем и в многосуточную пургу, находила она народных умельцев. Никому не ведомых. Не имеющих ни специального образования, ни профессиональной подготовки. Привозила их в областной центр, пробивала жилье и работу, обучала азам искусства. Косторезы, гранильщики и ювелиры, мастера миниатюрной скульптуры, декораторы, вышивальщики — сколько их получило пропуск в искусство благодаря активности этой болезненной женщины, чья сила была в любви к делу, составившему смысл ее жизни. Смысл и цель…

Шли годы. На пустом месте возник и развился заметный творческий центр. О местных художниках узнали далеко за пределами области. Их работы выставлялись в разных городах страны, в том числе и в Москве. О них много писали — прежде всего сама Людмила Евгеньевна: вышло несколько работ, посвященных творчеству тех, кого она открыла, для кого была и учителем, и советчиком, и другом. Об их таланте, ею самою взращенном, написала она диссертацию — стала кандидатом наук.

Шли годы. Безвестным некогда самоучкам несли они опыт, знания, мастерство. Иные стали членами творческого союза — первыми в регионе. Появилась наконец-то возможность создать областную организацию Союза художников. Возглавила ее вскоре Людмила Евгеньевна. И оставалась на этом посту четырнадцать лет.

Для иных ответственный пост — синекура, возможность числиться, ничего не делая. Для Людмилы Евгеньевны он стал стимулом к еще большей активности. Именно в эти годы ею написано несколько книг, десятки статей, проведено множество передач по телевидению и по радио. Едва ли был в области хоть какой-то участок работы, имеющий отношение к сфере культуры, который обошелся без ее живого участия — увлеченного, страстного. Не формального, а — с душой. Смотрю на список ее общественных обязанностей: обком профсоюза, областной Совет защиты мира, президиум областного Общества охраны исторических памятников, правление общества «Знание», советы управления культуры, книжного издательства, областной, городской худсоветы… Ни одна организация не сообщила впоследствии, что это были формальные, номинальные, почетные, что ли, посты. Нет, «личный вклад» Людмилы Евгеньевны в культурную жизнь области, сказано было впоследствии в одной из характеристик, «трудно переоценить».

Трудно — да, но оказалось, что не невозможно.

Став инвалидом и выйдя на пенсию, с трудом оправившись от двух инфарктов и острой вспышки хронического нефрита, Людмила Евгеньевна на очередном отчетном собрании попросила освободить ее от тех обязанностей, которые были уже не по силам, не по возрасту, не по здоровью. Просьбу уважили.

А три месяца спустя Людмилу Евгеньевну арестовали. Обвинение гласило: систематическое вымогательство и получение взяток; злоупотребление служебным своим положением в корыстных, низменных целях.

Как ни горько признаться, но подобные перевертыши нам не в диковинку. Злостно пользуясь большим социальным доверием, превращая должность в источник наживы, пересаживались, случалось, из солиднейших кресел на скамью подсудимых вчерашние ректоры и директоры, начальники главков и трестов, председатели объединений, а то и повыше. Обнажали — без грима, без ретуши — скрытые масками лица. Так что снова скажу: как это нам ни печально, но падение былого кумира не есть событие беспрецедентное. Люди с двойным дном обнаружиться могут повсюду. Даже в мире искусства.