Аркадий Ваксберг - Белые пятна

«Передайте, пожалуйста, благодарность Верховному суду СССР, — просил днепропетровский читатель А. Лутак, — принявшему постановление, самый факт существования которого неизбежно окажет влияние и на судебную практику, и — что, наверно, еще важнее — на общественный микроклимат. Очень важно, что высший судебный орган страны во весь голос заявил о своей принципиальной позиции по такому общественно важному вопросу, полностью совпадающей с позицией огромного большинства советских людей».

Эта мысль читателя подтверждается материалами, имеющимися в моем распоряжении. Еще совсем недавно отношение к делам о так называемой необходимой обороне было несколько иным.

Вот передо мной выписки из архивного следственного дела.

Молодая женщина, мать двоих детей, систематически подвергалась побоям и оскорблениям со стороны вечно пьяного мужа. В очередном запое он вновь набросился на нее, жестоко избил. Ища спасения, она с детьми скрылась в сарае. Муж влез через окно, набросился на жену с ножом. Прижатая к стене, в отчаянии, не видя другого выхода, она схватила лежавший под ногами обух от топора и ударила им нападавшего по голове. Итог был смертельным…

Ситуация, казалось бы, очевидная. Но нет, постановления о прекращении дела за отсутствием состава преступления несколько раз отменялись — для новой проверки. Что же именно надо было проверить? А вот что: не могла ли несчастная женщина от преступника убежать?!

Разница в подходе к этому делу и к делу Трубкина, как видим, огромная. И причина этого очевидна…

Мысль о том, что неукоснительная защита органами внутренних дел, прокуратуры и суда права граждан на самооборону предостерегает потенциального преступника, сковывает его опасную для общества активность, — эта мысль звучала едва ли не в каждом читательском отклике. «Хотя хулиганы вряд ли читают «Литературку», — утверждала О. Семкина (Хабаровск), — но изменение обстановки почувствуют сразу. Страх перед возможным отпором с самыми решительными последствиями окажется более сильным, чем страх понести наказание».

Об этом же размышлял и В. П. Жданов (Мурманск), который взял себе в союзники писателя Шукшина. «Откройте, пожалуйста, — просил он, — книгу нашего незабвенного Василия Макаровича «Нравственность есть правда» на страницах 286–288. Прочтите — может быть, пригодится».

Открыл. Прочел. Еще как пригодилось! Вот что писал Шукшин «про хулиганов и как с ними бороться»:

«Я иду поздно ночью. Навстречу — хулиганы. Я вижу, что — хулиганье. Хуже — кажется, грабители. Сейчас предложат снять часы и костюм… Ну, а если я парень не из робких? Если я готов не снести унижения? Если, если… У них ножи и кастеты. Им — «положено». Мне не положено. И я делаю марафон в трусах. Не полезу же я с голыми руками на ножи! И стыжусь себя… за то, что у меня ничего нет под рукой. Мне так вбили в голову, что всякий, кто положил нож в карман, — преступник. Хулигану, грабителю раздолье! Он знает, что все прохожие перед ним — овцы. Он — с ножом. Ему можно…

…Как же мы искореним хулиганство, если нам нечем от них отбиться?!

…А что, если бы так, кто возымел желание взять нож и встретить на улице запоздалого прохожего, вдруг подумал: «А вдруг у него тоже нож?» Гарантирую: 50 процентов оставили бы эту мысль. Из оставшейся половины — решительных — половина бы унесла ноги в руках».

Как видим, писатель, достаточно хорошо знавший подлинную жизнь и человеческие характеры, действенной силой в борьбе со злом считал не столько сам ответный удар, сколько реальную возможность и, главное, правомерность такого удара. И, напротив, заведомая невозможность отпора, который не сулит смельчаку ничего, кроме, мягко говоря, неприятностей, несомненно, развязывает хулигану руки.

Истина вроде бы очевидная и разделяемая всеми! Оказалось: почти всеми. Редакционная почта принесла несколько писем, авторы которых с основными положениями очерка «Обед на песке» решительно не согласны. Правда, такие письма не составляют и одного процента всех полученных откликов, но, как справедливо заметил один из читателей, «количество — не всегда качество»: лучше «обратиться не к цифрам, а к существу дела».

Обратимся к «существу» и выслушаем аргументы противников. Заметим попутно, что лишь трое оппонентов подписали свои отклики, остальные же сообщили либо фамилию, либо только имя и не указали обратного адреса.

«Неужели нельзя было Трубкиным обойтись с подошедшими к ним ребятами нормально? Не пожалей они своего супа, и все обошлось бы», — утверждает Мовчан из Горького.

«Когда Трубкины собирались в дорогу, — вторит ему Е. Левусь, — разве они не знали, что им могут встретиться и хулиганы, и пьяницы? Ничего особенного на пляже не произошло, самая заурядная передряга. Подумаешь, какие тонкие нервы у столичного инженера!..»

«Как вы описали, Трубкин уже вышел из машины. Значит, ему лично ничего не грозило, а только жене, но она как раз сидела спокойно. Спрашивается, ему-то чего было надо?» (Письмо подписано: Ген. Г., Караганда.)

Еще одна цитата — из письма московской читательницы, подписавшейся: Татьяна М. «Над вашим «героем» ребята просто пошутили, припугнули его, а он, вместо того чтобы найти с ними общий язык, как-то по-умному отвязаться от пьяниц, испугался за себя и за свою машину… Да этим ребятам просто скучно было, они пообщаться хотели, поговорить. Надо было по-доброму пригласить их к столу, и они все расстались бы друзьями».

Вероятно, комментировать эти рассуждения необходимости нет — читатель сам, будем надеяться, даст им оценку. Интересно, много ли найдется охотников искать «общий язык» с хулиганами, делиться с ними трапезой и дружить домами?

Обратимся к письмам тех, кто возражает автору не с позиций «умиротворения» хулигана, боязни его разгневать, а с таких позиций, где исходная точка зрения не может не вызвать сочувствия. Наиболее убедительно изложил ее москвич И. Доронин.

Решительно осудив хулиганов, тов. Доронин напоминает о том, что никто вместе с тем не может «быть одновременно и потерпевшим, и свидетелем, и судьей, и исполнителем приговора». Читатель далее спрашивает: «Если мы таким образом начнем расправляться с теми, чье поведение нам не нравится или даже является явно преступным, зачем тогда правоохранительные органы? Зачем суд, прокуратура?..»

Разумеется, если действия потерпевшего являются хладнокровно избранной им самим, по своему субъективному разумению, мерой наказания для обидчика, то они мало сказать недопустимы — преступны. Месть, самосуд — что общего с этим имеют социалистическое правосознание и советский закон? Но мести ли был посвящен очерк? Или отчаянной реакции «пленника», подвергшегося многочасовым издевательствам и унижениям со стороны двух преступников-рецидивистов и третьего — хулигана-алкаша?