Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Не знаю, самый ли лучший это выход или есть другие — надежнее, лучше. Но делать что-то надо. Не пойти ли по испытанному уже пути эксперимента: ввести в нескольких вузах иные принципы отбора, иные критерии, проверить на практике, что из этого выйдет? Ведь сопротивлялись же консерваторы проведению экономического эксперимента, чем только не пугали, в чем только не обвиняли теоретиков и практиков, но сопротивление это преодолели.

Я намеренно не касаюсь еще более далеко идущих, максималистских предложений, содержащихся в иных письмах: вообще ликвидировать отметки — и конкурсные, и текущие. Все! Не спорю, мне эти предложения вполне по душе, но обсуждение столь серьезной проблемы увело бы нас слишком в сторону, да и аргументация должна быть продуманной, объемной, не с кондачка.

И еще очень многих вопросов коснулись читатели в своих взволнованных, по-хозяйски заинтересованных письмах.

Вопросов, которые неизбежно останутся пока что за рамками нашего разговора. Ведь в одном выступлении всего не охватишь, а скольжение по поверхности, когда речь идет о проблемах такой общественной важности, не лучший способ, чтобы их решить.

Откровенно скажу лишь, что прозвучавшие в некоторых письмах требования наказать (и даже судить!) родителей, подаривших миру героев очерка «Кислородное голодание», сочувственного отклика у меня не нашли. Конечно, в том, что случилось, есть и их доля вины, это для всех очевидно. Вряд ли умышленной — и однако вины. Но, мне кажется, сегодня, как никогда, важнее всего каждому отвечать за себя самому, не деля вину «по-братски» с кем-то еще. Много виновных — меньше ответственных. До каких пор будем мы потакать моральному иждивенчеству, спрашивая со старцев за дела их взрослых потомков? Может, и старцам их предки кое-чего недодали, не так воспитали, привили что-то не то? И цепная реакция продолжается… Нет уж, пусть каждый отвечает сам за себя. Инфантилизм, о котором не раз с тревогой писалось, он еще и в том, что психологически существует потребность спрятаться за могучие спины, до седых волос ощущать себя воспитуемым, за которого кто-то в ответе. Кто-то и что-то… «Объективные условия», например. Но на объективные условия чаще всего ссылаются те, кого они как раз и устраивают…

Сам виноват — сам отвечай.

Вы заметили, быть может, что в послесловии к очерку вообще нет ни слова об истории, которая дала сюжет «Кислородному голоданию». И, в сущности, ничего о «героях»… Это совсем не случайно. Не только потому, что сами «герои» на публикацию не откликнулись. И даже не потому, что с ними, как говорится, все ясно.

Обширная читательская почта, и это, по-моему, замечательно, саму историю обошла почти полным молчанием. Только в нескольких письмах автора упрекали за то, что случай, рассказанный им, он назвал редчайшим и диким.

Что ж, в смысле арифметическом он, быть может, не уникальный. Что, по сути, это меняет? Все равно подобная ситуация останется и редчайшей, и дикой. Немыслимой, если речь идет о Враче. Не лучше ли даже в одной истории увидеть проблему и сделать принципиальные выводы, чем вести счет похожим и непохожим, оставаясь на уровне констатации и проявляя свою позицию лишь выражением вполне обоснованного недовольства.

Ясно, что даже совсем беспримерная, уникальнейшая история имеет право на общественное внимание лишь в том случае, если в ней отражены какие-то общие тенденции — позитивные или негативные, если за ней не случай — явление. Именно так и восприняли очерк почти все читатели, которые откликнулись на него.

Публикацию судебного очерка можно уподобить первому акту многоактной драмы. В первом только завязка: только жизненно достоверная конфликтная ситуация, только узнаваемые реальные обстоятельства, увиденные под определенным углом зрения. Самое важное — что станет потом. На какие мысли навел очерк читателя? Какие уроки общественной морали из него можно извлечь? Какие принять решения? Что исправить, что изменить, чтобы сделать жизнь нашу лучше, дом наш чище, движение наше более быстрым и плодотворным?

Судя по интереснейшей, умной, глубоко неравнодушной почте, читатель понял публикацию правильно и включился в общественно важный, конструктивный, деловой разговор по вопросам большой общественной важности.

Про то, о чем вы сейчас прочитаете, я знаю давно, никак не меньше двух лет, и писать об этом не собирался. Обо всем не напишешь, сюжеты, увы, повторяются, подчас они даже в деталях напоминают друг друга, и, естественно, выбираешь тот, в котором более зримо и выпукло отражены проблемы общественно важные, тревожащие, заставляющие приковать к ним читательское внимание.

Так получилось — вы увидите сами, — что сюжет этого очерка конкурировал с тем, который лег в основу очерка «Сильная личность». И тот победил: фигура «крепкого хозяйственника», восседавшего в своем кресле удельным князьком, использовавшего доверенные ему социальные ценности во благо себе и в ущерб обществу, оттеснила его жалкую копию — откровенного вора в директорском звании, вора без обаяния, без ореола, без престижа и славы, хотя бы и ложных.

И поскольку справедливость восторжествовала, поскольку преступник был судим и наказан, то не только что писать, но и вмешиваться как-то иначе в конфликтную ситуацию не имело ни малейшего смысла.

Однако дальнейший ход событий заставил вернуться к отвергнутому сюжету и взглянуть на него иными глазами.

Место действия — небольшой городок Заинск, на востоке Татарии. Там в совхозе «Заветы Ильича» больше пятнадцати лет работал главным бухгалтером Анас Салихович Салихов, письмом которого открывается лежащая сейчас предо мной пухлая редакционная папка.

Вообще, признаюсь, мне давно хотелось написать о бухгалтере — «скучном» человеке, занятом «скучной» работой. Традиционном персонаже непритязательных водевилей, неизменном объекте плоских шуток, сочиненных остряками не первой руки. О той особой социальной (именно социальной!) функции, которая выпала у нас на его долю. О том, кто давно уже стал синонимом унылого педантизма, казенщины и буквоедства. Само слово это «бухгалтер» — скрипучее, неблагозвучное — наводит тоску, если и вызывая у нас какие-то ассоциации, то разве что о черных нарукавниках, предохраняющих пиджак от преждевременных дырок, о костяшках счетов, замененных ныне электронной машинкой, да еще о столбиках цифр, о ведомостях и накладных, один вид которых вызывает зевоту.

Между тем по сути своей, по своему назначению бухгалтер — личность значительная: человек, которому поручено стоять на страже государственных интересов.

И — драматическая: ведь именно поэтому чаще других ему приходится говорить упрямое «нет». Далеко не всегда это «нет» ставит прочный заслон корысти и злому умыслу. Нередко он вынужден противиться бесхозяйственности и легкомыслию, разгильдяйству и некомпетентности, ложно понятому здравому смыслу, стремлению порадеть «своим» за счет «чужих», гипертрофии престижности, угодническому гостеприимству, местнической туфте… Да мало ли мотивов, по которым иные руководители слишком вольно распоряжаются отнюдь не личными средствами! При том желая, быть может, только добра родному «наделу». Добра, понимаемого субъективно и узко…