Аркадий Ваксберг - Белые пятна

То есть, строго говоря, все авторы, кроме двух-трех анонимов, сочли публикацию не только правильной, но и крайне необходимой, привели немало других примеров, так или иначе подкрепляющих выводы очерка. Но негодующих восклицательных знаков, отражающих ту степень взволнованности, которая побудила читателя взяться за перо, в письмах почти не встречалось. И — что тоже весьма показательно — пришли они, вопреки обыкновению, далеко не сразу. Пространные, неторопливые письма-раздумья, письма-предложения, письма, далеко выходящие и за рамки истории, рассказанной публицистом, и за рамки темы, заявленной в очерке.

«Спасибо, что не скрыли своих опасений насчет того, как отнесутся врачи к разоблачению преступных коллег, — писал доктор Н. Засухин из Московской области. — И не подорвет ли это разоблачение наш авторитет в глазах пациентов. Авторитет врачей не подорвет, а «авторитет» Ваших «героев» пусть подрывает. И чем больше, тем лучше… Страх вынести сор из избы на руку только тем, для кого гласность губительна… Создается парадоксальное положение: высокий и заслуженный престиж профессии служит надежной защитой как раз тем, кто этот престиж подрывает! Чем бесстрашней и непримиримей мы будем разоблачать оборотней, затесавшихся в нашу среду, тем чище будет поистине святое звание Врача и тем выше будет его авторитет… Настоящий врач не может не нести даже косвенную ответственность за тех, кто позорит нашу профессию».

Это письмо перекликалось с десятками других писем, под которыми тоже стояли подписи врачей. Ни один из тех, кто отозвался на очерк «Кислородное голодание», не подверг сомнению необходимость гласного разоблачения преступников, какой бы ни была их профессиональная принадлежность.

«Может ли быть что-нибудь более абсурдное (нет, более постыдное), чем совместимость двух исключающих друг друга понятий: преступник и врач? Или — преступник и педагог? — Это строчки из большого и содержательного письма ленинградского врача Л. Николаевой. — Вполне понятно, что каждый случай такой «совместимости» привлекает к себе повышенное внимание… Беспринципно замалчивая негативные явления в своем кругу, мы даем все основания обвинять нас в круговой поруке, в защите корпоративной чести. Корпоративная честь существует — в данном случае высшим ее проявлением было бы публичное изгнание из медицины тех, кто предал ее священные принципы: сострадание и гуманность. И если нельзя это сделать формально, то можно и нужно морально… Полностью поддерживаю минских коллег, недвусмысленно отказавшихся признать мучителей и садистов врачами, даже если по закону те еще и считаются таковыми…»

Мне особенно дороги эти мысли, потому что газетная почта в не таком уж далеком прошлом приучила к реакции совершенно иного рода. Стоило подвергнуть критике за вполне определенный проступок представителя какой-либо профессии, как сотни, а то и тысячи его коллег почему-то принимали критику на свой счет и рассматривали ее не иначе как шельмование всего их почтенного цеха. Информация о загульном музыканте объявлялась «издевательским отношением к искусству», заметка о нерадивом машинисте — «дискредитацией советских железных дорог», а фельетон о зазнавшемся спортсмене — «выпадом против миллионов болельщиков».

Хорошо помню поток писем после публикации очерка «Смерч». Так вышло, что большинство туристов, бросивших в беде своих товарищей во время внезапно налетевшего смерча, оказались по профессии инженерами, и я не видел никаких оснований скрыть этот факт от читателей. Но инженеры, отнюдь не причастные к драме в горах, ужасно обиделись. Иные сочли нужным напомнить, какую роль инженеры играют в век научно-технического прогресса, а другие — о том, что «без инженеров даже газета, где про них написано так непочтительно, не могла бы выйти».

С тех пор прошло всего несколько лет, но получить сегодня такое письмо уже немыслимо. Это не только результат возросшей гражданской зрелости, большей широты взглядов, более высокого культурного уровня, интеллигентности, если хотите, но прежде всего результат изменений, происшедших в нравственном климате общества. Сейчас все уже, кажется, поняли: истинный патриотизм вовсе не в том, чтобы кадить, закрывая глаза на мусор, путающийся у нас под ногами. Нет, он в том, чтобы, не дожидаясь ничьих указаний, взять в руки метлу и вымести сор из нашего общего дома.

И почти все читатели, откликнувшиеся на очерк «Кислородное голодание», озабочены именно этим. И прежде всего — медики, что вполне понятно, поскольку речь в очерке шла о врачах и о тех, кто готовится ими стать. Мне кажется, нам интересно послушать их острые и бескомпромиссные суждения — ведь с медициной на протяжении своей жизни не раз и не два сталкивается каждый из нас, это та сфера, которая затрагивает интересы всех без малейшего исключения. Да что там интересы — жизнь!.. Вот почему, не экономя места, хочу процитировать несколько писем.

«Работаю врачом уже (правильнее сказать «только») шесть лет… Рассказанная вами история, при всей ее уникальности (это ваше выражение), меня нисколько не удивляет. Глядя на иных студентов, с которыми я учился, — скандалистов, драчунов, пьяниц, лентяев, — я и многие мои товарищи задавались вопросом: какие из них получатся врачи? Ведь всем, а деканату и ректорату подавно, было ясно, что эти субъекты не вправе лечить людей. Не вправе, да и не могут, а если что и могут, то разве что навредить. Но они «успевали» по всем предметам, а выговоры, которые им исправно объявляли и столь же исправно снимали, действовали на них меньше, чем укус комара. Попав в институт (кто с черного хода, кто нахрапом, кто «дуриком»), они были обречены стать врачами, а получив диплом, обречены получить работу по специальности. Теперь они «врачуют»… Вправе ли мы обвинить в чрезмерном преувеличении и необоснованном обобщении пациента этих «врачевателей», если по ним он судит о всех медиках? Ведь он лечится не у «всех», а у этих…» (В. Стельмашенко, гор. Богуслав Киевской области.)

«В том, что в медицину попадают и никчемные (выбрал самое мягкое слово) личности, повинны телефонные звонки, «конкурс родителей», протекционизм, блат, взятки. Натянуть оценку «нужному» абитуриенту на вступительных экзаменах труда не составляет, а личные качества — вещь зыбкая, неконкретная, трудно определяемая. И в правилах приема ничего про них не говорится, а уж заполучить стандартную положительную характеристику вообще ничего не стоит… Определить профессиональную непригодность будущего врача может любой объективный специалист, ректорат тем паче, но отчислить сегодня этого «непригодника» практически невозможно. Отчисленный обязательно добьется восстановления, да институт и не пойдет на отчисление: над ним довлеет план выпуска. Сопоставьте эти несоизмеримые величины: план выпуска и здоровье, а то и жизнь людей! Страшно сопоставлять…» (К. Г. Спицын-Якубовский, гор. Львов.)