Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Возник содержательный спор: кому и в каких случаях положено угощать. Дормачев напомнил, что за гостем должок: восемь рублей. Зиняк возразил: долг давно возвращен. Не деньгами — натурой: разве не съел Дормачев в деревне полкабана?

Кабана?! Дормачев возмутился: верно, было такое, приезжал он в деревню к родителям Зиняка, чем-то вроде кормили, но с каких это пор кабанчик стал кабаном? Дискуссия обострилась: считать кабана по рыночным ценам или по твердым? Возникли еще разногласия касательно веса: сколько все-таки килограммов было в съеденной половине?

Сколько бы ни было, надрывался Зиняк, уж на восемь-то рэ Дормачев безусловно поужинал! На восемь?! Дормачев напрягся от ярости: «Там и было-то всего ничего, кожа да кости!»

Арбитром выступил обладатель диплома: пусть незваный гость закроет дверь с другой стороны. Строптивец не подчинился.

Подогретые жидкостью страсти бурно рвались наружу.

Дорвались…

Кто кого первым ударил, с точностью не скажу: никто не хочет эту честь брать на себя. Через минуту Зиняк лежал вниз лицом на кровати с заломленными за спину руками. Скорее всего, он вырывался. Кто на его месте поступил бы иначе? Однако теперь «оппоненты» ставят ему это в вину: лежал бы спокойно — все бы, глядишь, обошлось. Но спокойно он не лежал, говорил слова, не очень ласкавшие слух, обещал «не забыть». Кричал: «Бейте, такие-сякие, если не жалко!»

Им не было жалко. Но и бить его они тоже не стали: не хулиганы же все-таки, а культурные люди! С наукой в ладах…

— Устрой-ка ему кислородное голодание, — посоветовал Дормачеву обладатель диплома. Осваивал профессиональный язык…

Два медика — один уже состоявшийся и другой «без пяти минут» — дело знали неплохо (поздравим с этим от чистого сердца их недавних учителей): обмотав шею жертвы тугим полотенцем, они стянули его настолько, чтобы Зиняк ощутил «кислородное голодание», но все-таки не настолько, чтобы ушел к праотцам. Зиняк упорствовал, вырывался.

Юрковский тихо стоял в стороне, не желая примкнуть к истязателям, но и не смея им помешать. Дело зашло далеко, — не дожидаясь финала, тихий юноша счел за благо исчезнуть.

Зато Орехов проявил солидарность. Не с жертвой, конечно. В углу лежали две двухметровые («кандальные») цепи. С их помощью каждое утро Орехов укреплял свои мышцы. Оказалось, им суждено сыграть роль поважнее. Три молодца — Березов (который с дипломом), Дормачев (выпускник без диплома) и Орехов (с дипломом на будущий год) обвязали ими накрепко своего «пациента», приковали к кровати.

Теперь, скованный (не в переносном смысле!) по рукам и ногам, Зиняк уже не мог шевельнуться. Зато «врачам» удалось отдохнуть. Они решили допить вино и немного отвлечься, внимая звукам заигранных шлягеров. Время от времени то Орехов, то Дормачев прикручивали цепи потуже, а полотенце, наоборот, ослабляли: кислородное голодание нуждается в дозировке.

Зиняк слегка оживал, лицо его розовело, тогда снова вставал кто-то из будущих «дипломантов» и по приказу уже состоявшегося наводил нужный порядок.

Прошел час. Полтора…

Конечности стали неметь. Как сказано в одном из следственных документов, Зиняк «обратил на это внимание своих товарищей».

Товарищи отозвались во всеоружии полученных знаний. Слыхали на лекциях, как проверяется чувствительность тканей: укол иглой — способ столь же простейший, сколь и надежный.

Игла в хозяйстве нашлась. Зиняк почувствовал боль, но ведь и он слушал те же самые лекции, знал те же симптомы. Решил обмануть. Пересиливая себя, не реагировал.

«Медики» посовещались, сочли: хватит, конец. Отвязали. Ноги одеревенели — Зиняк рухнул бы на пол, не поддержи его Дормачев. Ну, а наш обладатель диплома? Он ощупал мышцы «больного», посчитал слабеющий пульс. Назначил полезные процедуры: пробежка, гимнастика, немного дыхательных упражнений. Полный покой. И вытолкнул «пациента» за дверь.

Вахтерша, до которой доплелся Зиняк, вмешаться не захотела: кто вас там разберет?! Милиция тоже: личный конфликт.

Личный? Зиняк воспринял это буквально. И решил «разобраться» сам.

Он дождался, когда мучители вышли из комнаты. Висячим замком ударил Березова по голове: тот издевался над ним особенно утонченно.

…Уподобимся златоусту: «Обливаясь кровью, Березов упал».

…Процитируем следственный документ: «…и тут подоспела «скорая помощь».

Подоспела не только «скорая помощь», но еще и милицейский патруль. Дежурная машина объезжала район и наткнулась на «группу возбужденных молодых людей. Из головы одного, оказавшегося гражданином Березовым, сочилась кровь. На другом (гражданин Зиняк) имелись следы ударов и уколов».

Привлекать виновных к ответственности или не стоит? Под горячую руку Зиняк требовал: наказать. Потом поостыл, просил притормозить. Да и в институте не очень-то стремились к огласке. Институт действительно превосходный, знаменит (по заслугам!) не только в родной республике. А тут — пьяные хулиганы, да еще в такой торжественный день…

Процесс состоялся лишь через восемь месяцев. Судили всех четверых: Березова, Дормачева и Орехова — за истязание, Зиняка — за причинение легких телесных повреждений, не повлекших расстройства здоровья. Первых двоих приговорили к двум годам исправительных работ с удержанием 20 процентов зарплаты. Третий эти 20 процентов будет выплачивать не двадцать четыре месяца, а двенадцать, ну а Зиняк — тот только шесть.

Об этой истории я узнал от минчанки М. А. Носовой. К ее письму была приложена вырезка из городской вечерней газеты. Статья называлась «В день получения диплома…» — там коротко рассказывалось о том, что вы сейчас прочитали.

Конечно, эта история вполне заслуживала внимания и за пределами города. Не так уж часто встретишь в столь уродливом, почти фарсовом проявлении абсолютную несовместимость понятий «врач» и «мучитель».

Но извечное и неискоренимое уважение к поистине святой профессии медика удерживало перо. Ну зачем, думалось, пятнать белый халат? Отмыть бы его втихомолку, а не трезвонить на весь мир, что вот, мол, нашлись дикари: еще не успев принять одного хотя бы больного, уже сумели искалечить здорового.

И все же мысль о том, что стыдливое сокрытие неприглядных явлений если чему-то и служит, так разве что их поощрению, — эта мысль победила. В Минск «на разведку» поехал спецкор.

Информация, которую он привез, утешала: участники «инцидента» наказаны не только судом. Орехов отчислен из института — с последнего курса. Зиняк — тоже: за самосуд. Дормачеву запрещено сдавать проваленный им экзамен: он останется без диплома. О поведении Юрковского доведено до сведения коллектива, где он приступил к работе.

Смущала, не скрою, суровость, которую проявили к пострадавшему Зиняку. И, однако же, суд ни в чем не нарушил закона: бить Березова в конкретной той ситуации было, конечно, не нужно. Нельзя.