Мария Воронова - Итак, история… (О писательском ремесле)

Искусственно втиснутая в любовную историю детективная интрига не обогащает ее, а наоборот. Нелепое и бессмысленное преступление сделает любовь персонажей фальшивой и неубедительной, поэтому детектив надо продумать и увязать с характерами, чтобы читатель чувствовал: преступление произошло, потому что не могло не произойти, а не потому что автор понял, что любовная линия очень скучная, и следует ее как-то взбодрить.

Или комедийная мелодрама. Это должна быть именно комедийная мелодрама, а не тут – комедия, тут – мелодрама, тут – не пойми что, а здесь не играем.

Сочетание мистики и детектива требует большого мастерства. Самая ужасная ошибка, которая тут может быть сделана, это начать детективом, а кончить мистикой. Наоборот – прекрасно работает, но когда вы кропотливо расследовали преступление, а потом из могилы вдруг вылез какой-нибудь упырь и дал признательные показания – нет, нет и еще раз нет!

Если вы придумали преступление, которое похоже на работу нечистой силы, а в развязке все объяснили с материалистических позиций, честь вам и хвала. Вы написали суперпрекрасный детектив.

Но если в вашем произведении фигурирует настоящая нечисть, то читатель с самого начала должен знать, каковы ее возможности, цели и задачи.

А не так, что мы с замиранием сердца следим за ходом расследования, вместе с сыщиком ломаем головы над тайной запертой комнаты, но все в рамках реализма, а на последней странице Иванов вдруг признается, что является вампиром, и однажды превратился в летучую мышь, влетел в форточку, превратился в человека, задушил жертву, снова обернулся и вылетел обратно.

И мы такие: «Эээ…»

Нет, о подобных талантах Иванова читатель должен с самого начала хотя бы подозревать. Чтобы сказал: «ах, вон оно что! Теперь ясно, почему Иванов никогда не выходил на улицу днем, не ел чеснок и не отражался в зеркале!»

Вообще хорошим тоном считается, что читатель должен знать столько же, сколько и рассказчик. Разве что в самых что ни на есть остросюжетных психологических детективах, где интрига держится на хитросплетении судеб, допустимо рассказчику оказаться на пару крохотных шагов впереди читателя, и только для того, чтобы читатель непредвзято воспринял какую-нибудь важную информацию о героях.

Но если у нас рассказ ведется от первого лица, и это лицо явно знает что-то важное, но не сообщает нам, чтобы создать видимость интриги, то это просто фу-фу-фу и ничего больше. Это жульнический прием, не чудо, а фокус, причем невысокого качества.

Есть такое понятие, как конвенции жанра, то есть некое соглашение между автором и читателем. Человек, соглашаясь прочесть детектив, знает, что в конце преступление будет раскрыто и объяснено, открывая юмористическое произведение, он уверен, что никто не умрет и серьезно не пострадает, а от современной прозы хочет получить заряд уныния, депрессии и безнадежности.

Нарушение конвенции – не путь к оригинальности и величию. Если вы хотите самореализоваться таким образом, проще носить трусы на голове.

Предположим, вы убеждены, что проницательный сыщик давно в зубах у всех навяз. И вы создаете образ просто сказочного придурка, вроде инспектора Клузо.

Ваш сыщик с трудом понимает, что ему говорят, теряет улики, по недомыслию сливает информацию злодеям… В общем, анти-Холмс. Отлично, издевайтесь над вашим недотепой, как хотите, только с одним условием – в конце читатель должен узнать, кто преступник.

Неожиданная развязка и обман ожиданий – это совершенно разные вещи.

Если скульптор хочет создать оригинальное произведение, то ему для этого недостаточно взять Давида Микеланджело и поставить вверх ногами. А художнику – сделать негатив «Подсолнухов» Ван Гога.

Так же и нам не стоит выворачивать наизнанку великие литературные произведения в поисках новых смыслов.

Как писал Р. Макки в «Истории на миллион долларов»: «Осторожные неопытные авторы подчиняются правилам. Малообразованные бунтари их нарушают. Мастера совершенствуют форму».

Следующий раздел начну цитатой из этой же книги: «Если талантливые люди пишут плохо, на это есть две причины: или они ослеплены идеей, которую, как им кажется, они должны обосновать, или ими управляют эмоции, и они хотят их выразить. Когда талантливые люди пишут хорошо, то причина всего одна: ими движет желание вызвать эмоциональную реакцию зрителей».

Подтверждаю это высказывание Р. Макки. Не уверена, что меня можно назвать талантливым человеком, но все свои откровенно плохие тексты я написала, будучи под влиянием идеи или во власти эмоций.

Выше я уже говорила о необходимости писать на холодную голову, но это настолько важно, что упомяну об этом еще разок.

Итак, идея. Писатель вы или нет, но чтобы стать адептом какой-то доктрины, не худо бы прежде взвесить все за и против. Осознанный и грамотный выбор называется убеждениями, без которых жизнь человека не полна, но слепое поклонение идее существенно обедняет, выхолащивает существование личности. Точно то же самое происходит и с литературным произведением. Оно становится однобоким, и не отражает жизнь во всей ее полноте. Когда-то папа рассказал мне такой анекдот: «Жил-был на свете король. Он был крив на один глаз и хром на одну ногу. Однажды он призвал к себе художника и попросил написать свой портрет. Художник изобразил его с обеими здоровыми ногами и глазами. «Но это же лакировка действительности!» – воскликнул король и приказал отрубить художнику голову. Так родился и умер романтизм. Он призвал другого художника и тот, памятуя об участи предшественника, нарисовал короля как есть: с хромой ногой и кривым глазом. «Но это бесстыдная клевета!» – воскликнул король и приказал отрубить голову и этому художнику. Так родился и умер реализм. Третий художник долго думал и наконец изобразил короля в профиль, сидящим верхом на коне. Хромой ноги и кривого глаза было не видно. Король пришел в восторг от своего портрета и богато наградил художника. Так родился, живет и процветает социалистический реализм».

С тех пор прошло много лет, соцреализм тоже давно умер, но суть осталась – если мы будем ослеплены идеей, то и тексты у нас будут получаться в профиль. И тут не так уж важно, больной профиль мы рисуем, или здоровый.

А самое плохое, чему мы имеем множество примеров из советской литературы, это если мы не ослеплены не идеей, а гонораром, который предвкушаем получить за пропаганду этой идеи. Тут сразу готовимся к мертворожденному.

Не так давно я писала повесть «Врачебная ошибка». Мое глубокое убеждение, основанное на четверти века работы в экстренной хирургии, состоит в том, что врача за ошибки карать нельзя. Надо уметь отличать ошибки от халатности, за второе наказывать, а первое анализировать и прорабатывать врачебным сообществом. Ну и если доктор часто ошибается, то порекомендовать ему что-то поменять в своей жизни, например, род деятельности. Как сказал в свое время Гиппократ: «Жизнь коротка, наука длинна, случай шаток, опыт обманчив, суждение затруднительно», поэтому, как ни горько это сознавать, а нет врача, который ни разу в жизни не ошибся бы. В крупных клиниках риск ошибки снижается консилиумами, а в отдаленных районах что делать?