Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

«Но неужели ты (Солженицын. – Л. Ч. ) забыл, что для меня в те годы понятие „соцреализм“ было весьма одобрительным…» И далее: «…Я с искренней глупой уверенностью излагал свою теорию соцреализма…» [9] Решетовскую и Копелева цитирую по книге Б. Сарнова «Солженицын».

Не помню где, но я прочла также, что, когда провинциал, школьный учитель математики из Рязани Солженицын читал вслух «Один день…», Копелев, столичный мэтр, известный литературовед… заснул. Ей-богу, умора! Нет, не умора… Как сказал бы Зощенко, «много смеха с этого факта не соберешь…».

В мемуарах Раисы Орловой, жены Копелева и тоже видного литературоведа, «Воспоминания о непрошедшем времени» есть такой пассаж: Лева Осповат первый сказал, что повесть Солженицына гениальна.

А без Левы Осповата сами Копелевы до этого не дотумкались? Читали, обсуждали, мусолили… и не догадались? А когда догадались с подачи Льва Осповата, не пошли и не сдали свои дипломы, свои красные книжечки членов Союза писателей, не перестали сочинять статьи и книги на литературные темы и читать лекции по литературе и т. д. и т. п. Не покаялись, не стали рвать на себе волосы, а… обиделись на Солженицына и сообщили, поджимая губы, что разочаровались в нем. Более того, начали выискивать темные пятна в его биографии. И плести интриги…

Не знаю, стоило ли полвека спустя вспоминать обо всем этом, ведь никого из действующих лиц уже нет. Вспоминаю только потому, что вокруг имени Солженицына до сих пор не утихают странные, на мой взгляд, споры и свары. Причем нападают на большого писателя и слева и справа – условно говоря «западники» и «патриоты». Одни порицают за то, что он уехал из Советской России, другие за то, что вернулся в путинскую Россию. Забыли, что Солженицына из СССР выдворила, изгнала советская власть, а вернуться в Россию, закончив «Красное колесо», он мог только при Путине.

Ругают классика в первую очередь за его публицистические труды, то есть за его взгляды и пристрастия. Ругают за статьи в сборнике «Из-под глыб», за все без исключения письма, памфлеты, призывы, обращения и особенно за книгу «Двести лет вместе». Однако и художественные произведения гения подвергаются критике.

В «Раковом корпусе» будто бы неправильно изображены отрицательные персонажи: Русанов и его дочь Авиета. В «Круге первом» слишком окарикатурен преуспевающий журналист Галахов, в котором легко угадывается сталинский любимец Константин Симонов. И уж совсем плохо показан Сталин. Сарнов в книге «Солженицын» прямо пишет, что Анатолий Рыбаков, «беллетрист средней руки», и тот лучше изобразил Сталина. Оставим на совести Сарнова «беллетриста средней руки»; по-моему, Рыбаков был хороший писатель. Но как вообще можно сравнивать персонажа, созданного одним автором, с персонажем, созданным другим автором? Пусть даже при том, что речь идет об исторической личности? Лучше – хуже. Не может один писатель видеть своего героя или антигероя так, как его видит другой писатель. Но критикам Солженицына это невдомек!

Даже великая книга «Архипелаг ГУЛАГ» подвергается дурацкой критике. Иногда это доходит до абсурда. Прочла воспоминания какой-то дамы, которая возмущается тем, как Солженицын изобразил в «Архипелаге» сцены ареста в годы Большого террора. «А я помню, – пишет эта, извините, идиотка, – совершенно спокойных, вежливых людей, которые пришли за матерью; обыск тоже был спокойным. Муж тоже помнит спокойный и тихий обыск в их доме». Мол, у писателя энкавэдэшники сплошь жестокие и бесчувственные хамы, а мужа дамочки репрессировали вполне вежливые и незлобивые люди…

Но оставим эту даму в покое. Самое главное, что манера критики Солженицына – это вообще нечто новое в истории русской культуры…

Известно, что прогрессивная Россия, в том числе Белинский, с горечью и негодованием отнеслась к «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголя. Мы знаем также, что Чернышевский и Добролюбов не одобряли ни «Записок из подполья» Достоевского, ни его «Дневников писателя». А уж советские критики 1920-х годов Луначарский, Переверзев, Полонский и вовсе не признавали идеологических постулатов ни Гоголя, ни Достоевского. Считали эти постулаты глубоко реакционными и вредными.

И все же я не могу себе представить, что кто-нибудь из литкритиков прошлого написал бы, что ему не нравится, как Николай Васильевич Гоголь изображал Хлестакова, или Собакевича с Плюшкиным, или Башмачкина. Мол, окарикатурил их. Не могу также подумать, что даже такие лихие ребята, как советские критики 1920-х годов, написали бы, что Неточка Незванова или Сонечка Мармеладова уж слишком «униженные и оскорбленные», чересчур слащавые, добродетельные и слезливые…

Глубоко убеждена: ругать писателя за то, что он пишет не так, как надо, было возможно только в СССР, и то начиная с 1930-х годов.

Только там и тогда учили правильно писать прозу, сочинять музыку, рисовать портреты и ваять статуи. Только там и тогда – глухие диктовали людям с абсолютным слухом, слепые – зрячим, бездари – талантам. «Я другой такой страны не знаю…»

И те, кто учил, учил и учил, не хотят переучиваться до сих пор. А ведь уже четверть века прошло, как СССР нет…

В XIX веке и в начале XX литературные критики в России были почти так же известны, как писатели. Лет в десять-двенадцать я зачитывалась не только русскими классиками, но и Белинским, Добролюбовым, Писаревым. «Войну и мир» одолела чуть позже, правда, живу с ней до сих пор. А в начале 1930-х, еще не поступив на литфак в ИФЛИ, читала для собственного удовольствия критические статьи Луначарского, первого советского наркома просвещения; статьи Воронского, Петра Когана (он писал о западноевропейской литературе) и других литкритиков-марксистов, имен которых уже не помню. Знаю только, что большинство этих ученых погибли от рук чекистов в годы Большого террора.

Но и сами предреволюционные и послереволюционные политики в России были не чужды литературной критике начиная с Плеханова или Воровского. Особо надо вспомнить образованнейшего наркома иностранных дел Чичерина, который был не только блестящим пианистом и большим знатоком музыки, но и знатоком литературы. Знакомясь с его перепиской с Луначарским, просто диву даешься, как этот человек уже в 1920-х понял, что ленинская политика подчинения литературы партийным нуждам приведет к ее полной деградации. И еще, честно говоря, читая письма Чичерина, поражаешься «попятной» эволюции российской дипломатии – от Чичерина к Громыко и далее к… Захаровой!

В годы нэпа Есенина хвалил лично Троцкий, а патроном Пастернака считался Бухарин. Да и Ленин критиковал Маяковского именно как поэта.