Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

Казалось даже, что лишь только вожди разберутся с неотложными делами, они примутся за литкритику… Этого, слава богу, не случилось.

Зато при Сталине литературная критика как таковая окончательно выродилась. Критики стали чем-то вроде погонщиков скота, которым власть доверила выбраковывать ненужные экземпляры.

Конечно, я формулирую грубо. Но, в сущности, при Сталине так и было… Некоторых представителей изящной словесности «выбраковывали», а некоторых поощряли хорошими «стойлами»-квартирами и отборными «кормами» из спецраспределителей.

И если при Брежневе и далее писатели и даже литкритики в СССР не перевелись, то только благодаря исконной талантливости российского народа.

Это преамбула. А за ней последует «оживляж», как говорили в мое время некоторые интеллигенты. Для «оживляжа» попробую изобразить портреты трех литкритиков.

Портрет номер 1. Литкритик говорит одно, делает другое.

Перед Великой Отечественной войной на литературном Олимпе появился влиятельный молодой литкритик Анатолий Тарасенков – компанейский малый, человек способный, в меру карьерист, с партбилетом в кармане и вдобавок с умной женой Машей Белкиной.

Все это были плюсы. Минус был один: Тарасенков – черт попутал – любил и понимал русскую поэзию. А на его беду поэтов на Руси в годы сталинских пятилеток, колхозов, совхозов и уничтожения кулачества как класса фактически не осталось, если не считать Пастернака, с которым надо было непрерывно бороться… Появилось новое племя поэтов только после войны.

Насчет старых поэтов я ничуть не преувеличиваю…

Блок умер уже в 1921-м, Хлебников – в 1922-м, Есенин покончил с собой в 1925-м, Маяковский – в 1930-м, Гумилева чекисты расстреляли в 1921-м, Мандельштама энкавэдэшники бросили в безымянную могилу в 1938-м. Крестьянских поэтов Клюева, Клычкова, Орешина органы также убили в годы Большого террора, а заодно и Бориса Корнилова.

«Повезло» только Брюсову и Белому, оба они умерли, что называется, в своей постели. Брюсов в 1924-м, Белый в 1934-м. А уцелевшие пииты Серебряного века оказались за кордоном. Кто, подобно Вячеславу Иванову, Северянину и Бальмонту, уехал еще до 1917-го или сразу после, кто бежал в первые годы революции. Таких было много: Г. Иванов и Одоевцева, Ходасевич и Берберова, Зинаида Гиппиус и Мережковский, Бунин, Саша Черный и, наконец, Марина Цветаева.

И вот в 1930-х, перед войной, когда, как сказано, критик и любитель стихов Тарасенков вошел в силу, даже имена поэтов, погибших в чекистских застенках, равно как и поэтов-эмигрантов, опасно было произносить вслух.

Но Тарасенков вопреки мейнстриму стал хотя бы собирать книги вычеркнутых из жизни стихотворцев. Благо в ту пору дореволюционные поэтические сборники еще можно было купить на развалах у стен Китай-города и в многочисленных магазинчиках у букинистов. Да и советские дипломаты были не такие дремучие и нет-нет да и привозили крамолу из своих зарубежных вояжей…

Так что Тарасенков, вслух ругая недостойных поэтов, втихую продолжал свое дело. А когда в Москве появилась Марина Цветаева, принимал и привечал ее. И благодаря этому мы кое-что узнали из первых уст и о ней самой в СССР, и о ее несчастном сыне Муре – Георгии Эфроне. Узнали из книги «Скрещение судеб» умной жены Тарасенкова – Маши Белкиной.

Портрет номер 2. Литкритик готов на все и сообщает об этом во всеуслышание.

Этого скурвившегося критика-ленинградца, в отличие от Тарасенкова, москвича и своего парня в доску, который к тому же ухаживал за одной из моих приятельниц, я никогда не видела воочию, но разговоры о нем среди литераторов-западников не умолкали много лет.

Д. после победы над нацистской Германией, по-моему, четыре года возглавлял отдел культуры советской военной администрации в советской зоне Германии, ставшей ГДР. И по свидетельству многих будущих критиков-западников, которые в ту пору тоже оказались в Берлине, сделал немало хорошего для немецкой литературы. В частности, для несчастного Ганса Фаллады, замечательного писателя, не эмигрировавшего из нацистского рейха, но и не запятнавшего себя близостью к Гитлеру-Геббельсу.

Советские люди во главе с Д. как могли помогали Фалладе.

Но что Фаллада! Даже общепризнанный гений Бертольт Брехт в 1949 году, то есть спустя четыре года после войны, основал свой театр «Берлинер ансамбль» не где-нибудь в Западной Германии, а в советском секторе Берлина.

Умная политика нашей военной администрации, а стало быть и Д., была особенно видна по контрасту с политикой западных оккупационных властей. Западные власти – что богатые американцы, что обедневшие англичане – всячески притесняли немецкую интеллигенцию в своих зонах. Так, будущий цвет немецкоязычной литературы, начиная от немца Генриха Бёлля, кончая австриячкой Ингеборг Бахман, не могли опубликовать у себя в стране ни строчки. С 1949 года они собирались в дешевых отелях и читали друг другу вслух напечатанные на машинке стихи или рассказы!..

Но вот Д. вернулся на родину, в Ленинград. И что же он увидел?

Увидел переживший страшную блокаду героический город, которому никто и не собирался помогать. Наоборот, ленинградских писателей решили добить.

В 1949 году вышло печально знаменитое постановление о закрытии журналов «Ленинград» и «Звезда» – постановление, где были смешаны с грязью Ахматова и великий сатирик Зощенко.

Так обстояло дело с литературой.

Но и со всем остальным было не лучше. И речь идет не о хлебе насущном, не о разоре. Как раз лишения и разор после жестокой и опустошительной войны понятны. Но непонятно было, почему Сталин после разгрома фашистской империи вознамерился насадить в своей империи фашистские нравы и законы. И в первую очередь – антисемитизм и расовую теорию.

Вновь приехавшему из Германии в Ленинград Д. это было, видимо, не только непонятно, но и в высшей степени прискорбно. Ибо Д. был еврей.

Посему или почему-то другому – чужая душа потемки, – но Д. пустился во все тяжкие. Решил стать приспособленцем чистой воды. И во всеуслышание объявил, что не будет рыпаться, а будет писать все, что ему прикажут. А может, не объявил, а всего лишь намекнул.

Эту его позицию друзья-интеллигенты осудили и негласно заклеймили Д. позором – что не помешало ему успешно трудиться…

Некоторые статьи презренного Д. я читала и, честно говоря, не могу утверждать, что они сильно отличались от статей других литкритиков. Почерк примерно тот же. Но зато, когда какого-либо писателя, так сказать, амнистировали, первую статью о нем начальство заказывало Д.

Теперь понимаю, что Д. был скромняга, мог бы даже в эпоху поздней сталинщины, несмотря на «пятый пункт», сделать головокружительную карьеру.