Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

— В вашей гостинице снималась «Сладкая жизнь» Филлини. Я и сам бывал в комнате, в которой она снята.

Аринголи не был на моей встрече с премьер-министром Италии, когда он захотел познакомиться и поговорить о положении в СССР, но привез меня во дворец и было очевидно, что не только Ирина Алексеевна, но и ее зять способствовали этой встрече. Но в его пансионатах я встречал и других русских, о которых он мне говорил — и явно был в этом уверен, — что это тоже противники коммунистического режима и идеологии, а мне после пары случайных двух-трех минутных обменов репликами, они показались чем-то средним между второстепенными офицерами КГБ и обычными бандитами. Во всяком случае никаких общих тем для разговоров у нас не нашлось.

Так или иначе, у Аринголи внезапно начались непреодолимые финансовые трудности, он не смог получить кредиты, на которые рассчитывал и которые всегда получал, что было неудивительно при очень большом подспудном влиянии КГБ и коммунистов на финансовую и политическую жизнь Италии и при хорошо известной в Италии бескомпромисной позиции Ирины Алексеевны. И деньги «Русской мысли» данные Аринголи пропали. Но даже это при высокой репутации и больших связях Ирины Алексеевны не могло уничтожить «Русскую мысль», хотя она была уже очень немолода и смертельно измучена. Удалось получить средства от одной из христианских организаций — «Церковь в беде», но за это пришлось делать специальную вкладку в «Русскую мысль». Но остались деньги от европейской подписки, объявлений и розничной продажи в киосках. Появился некий странный спонсор — Клод Милан с офшорной, зарегистрированной на Кипре фирмой «Black Sea». Ирина Алексеевна, по-видимому, сильно сократила свой оклад (заработки в «Русской мысли» никогда не были публичными) и сменила квартиру на много более скромную. Чуть позже — по-видимому, выполнение контрактов требовало времени, — офис «Русской мысли», хотя и остался в том же доме на Фобур Сен-Оноре, но был сменен на меньший по площади. Ушли в прошлое высокие гонорары всех внештатных авторов «Русской мысли» (по преимуществу из России).

Подробностей я не знаю — Алик об этом правду никогда не говорил, да и Арина говорить не хочет, но якобы по требованию Милана очередная зарплата Алика и Арины тоже без предупреждения оказались вдвое ниже (до этого они были, гораздо большими, чем у других сотрудников), чем за месяц до этого. Алику за год до этого была сделана (благодаря хлопотам Ирины Алексеевны — медицинской страховки у него не было) сложная операция, да еще была добыта еще более торжественная государственная квартира, но работал Алик уже совсем мало, опять начал пить и требования Милана о понижении в этом очень трудном положении его высокого оклада были вероятно оправданы. Но Ирина Алексеевна, очевидно, уже не была в состоянии Алику и Арине это сказать. Но Алик и Арина не могли с этим смириться, в конце концов оба оказались уволенными и тут началось то, из-за чего я все это и решил написать (впрочем, и из-за самого значения «Русской мысли» тоже) — отвратительное вранье, вплоть до клеветы в адрес Ирины Алексеевны буквально всех, кто должен был быть ей самой верной поддержкой в этом беспримерно трудном положении.

Начал и затеял эту компанию Алик, но, может быть, она была рассчитана и задумана без него, но с расчетом на его реакцию, совсем другими людьми. Действительно, в этот невыносимо тяжелый год природная осторожность несколько изменила Ирине Алексеевне, а, может быть, внедрение в «Русскую мысль» стало более изощренным. Кроме странного Милана появился некий отец Свиридов. Почему-то решила, что может чуть ли не управлять делами «Русской мысли» директор библиотеки Иностранной литературы Гениева, представителем газеты в Москве стал бесспорный, известный мне по личному опыту провокатор Елисеенко. Хотя бы о нем я пытался предупредить Ирину Алексеевну, она по обыкновению улыбалась, но ей уже явно было не до того.

Обиженный Алик Гинзбург, забыв обо всем, чем был обязан Ирине Алексеевне, бросился на нее в атаку. Мало того, что он попытался подать в суд на «Русскую мысль», но встретив меня однажды в Париже, неожиданно стал звать выпить кофе и поговорить. Это было довольно странно — наши отношения и без того не блестящие, недавно опять ухудшились и виноват в этом был я. Желая хоть чем-то помочь жене и дочери, вынужденных бежать в Париж, и не имея никаких денег, я попросил его в Москве, где в это время он очень часто бывал, и как с восторгом говорил «ногой открывал все двери», передать им маленькую коробочку, хотя и с серебряными, но очень старинными украшениями, в надежде, что в случае чего они их смогут продать. И, действительно, не предупредил Алика, что они и впрямь чего-то стоят. А у него почему-то возникли проблемы на таможне, легко разрешившиеся, но он был вполне заслуженно на меня сердит. Я, конечно, никак не хотел его подставлять — просто в это время иногда плохо понимал, что делаю. Со стороны Алика этот и последующий разговор были полнейшим цинизмом и в отношении меня. Я не знал (мне никто тогда этого не говорил), что с Аликом пара сотрудников «Русской мысли» уже не здороваются из-за того, что он дополнил такой гнусностью в отношении тех, кто в это не верил, что не простили этого ему до сих пор.

Так или иначе за кофе Алик начал мне все объяснять, а он был такой маленький, худенький, совсем седой и нас уже так мало осталось — мне очень хотелось во всем его поддержать, я почти забыл, что много лет из-за него не печатаюсь в «Русской мысли». Но то, что услышал, мне никак не казалось правильным. Начал он с того, что Милан со своей кипрской фирмой наверняка из КГБ или мафии. Это было возможно, хотя никаких доказательств не было. Потом перешел к христианской вкладке Сверидова, христианским передачам, которые вела по московскому радио Ирина Алексеевна, действительно, становившаяся после семейных трагедий и на пороге девятого десятка может быть еще более религиозной. Из этого Алик тут же сделал вывод, что зависимость Ирины Алексеевны от Московской патриархии все возрастает, а патриархия — это КГБ и Ирина Алексеевна превратила «Русскую мысль» в орган КГБ и только поэтому Алик и Арина, которым этому сопротивлялись были уволены. Но я знал, что для увольнения Алика и Арины были совсем другие причины, вполне финансовые и рабочие, что христианская вкладка тоже, в основном, вынужденный шаг, что «Русская мысль», конечно, из-за растущих проблем становилась хуже, но никак не органом КГБ. И, конечно, отказался подписать письмо Алика об этом, кажется, в службы безопасности Франции.

Через пару дней нам с Томой позвонила Фатима Салказанова, незадолго до этого уволенная с радио «Свобода», поскольку парижское ее бюро закрывалось, недолго проработавшая в «Русской мысли», а теперь ушедшая оттуда из солидарности с Аликом и Ариной, а может быть из-за понизившейся зарплаты, и пригласила нас в гости. Я очень любил бывать в ее гостеприимном доме, мы охотно с Томой приехали, но приглашение было неслучайным, у Фатимы в гостях был и Алик и они вдвоем пытались меня убедить подписать это письмо. Совсем глупым было уже то, что Фатима мне вручила копию своего собственного, очень резкого и несправедливого письма Ирине Алексеевне (оно у меня сохранилось), где несмотря на то, что они с Аликом были союзниками, утверждалось (опять таки, как обвинение) нечто прямо противоположное тому, что писал Алик. Тот писал, что Ирина Алексеевна является рупором Московской патриархии и следовательно КГБ, а Фатима, как православная осетинка была возмущена тем, что униатка Ирина Алексеевна с помощью Свиридова делает все, чтобы подорвать авторитет Московской патриархии и святейшего патриарха. Я попытался коротко сказать, что все это очень несправедливо, напомнить, что не знаю ни одного человека, которому не помогла бы добрейшая Ирина Алексеевна и не подписав ничего мы с Томой уехали. Но Алик отправил свое вполне клеветническое заявление в службы безопасности Франции, откуда оно было возвращено Ирине Алексеевне. Она не стала печатать его в газете, как сделала много раньше с подобным же клеветническим письмом Синявского, Любарского и Эткинда в американские службы безопасности (в надежде перевести на себя американское финансирование «Русской мысли»). Но на собрании редакции прочла заявление Алика. Не знаю были ли там еще чьи-нибудь подписи.