Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

7 июня девятнадцатилетний Борис Коверда застрелил советского полпреда в Варшаве П. Л. Войкова, одного из виновников расправы над царской семьей в 1918 году. Со времени убийства Воровского в 1923 это было самым значительным нападением на советских дипломатов за рубежом.

В тот же день, 7 июня, в Ленинграде вторая тройка членов кутеповского отряда во главе с Виктором Ларионовым [304], перешедшая границу вместе с Опперпутом и Захарченко-Шульц, бросила гранату в помещении партийного клуба в центре Ленинграда, на набережной Мойки. Объект этот фигурировал вторым номером в ленинградском списке, составленном Опперпутом. В отличие от диверсии на Лубянке, на сей раз боевики оказались более удачливыми. Предполагалось, что ленинградская тройка должна действовать по получении информации о взрыве в Москве, но так как ни по радио, ни в газетах ничего об этом покушении не появлялось, ждать они не стали. 6 июня в здании клуба было слишком мало людей, и террористы решили перенести диверсию на следующий день, когда, согласно объявлению в Красной Газете, намечено было заседание философской секции под председательством лектора Ленинградского университета Ширвиндта. В заседании участвовали 35 человек. Первая граната, которую метнул Мономахов, не взорвалась; от взрыва второй, брошенной Соловьевым, было ранено 26 человек, из них 14 получили тяжелые ранения. Покушавшимся удалось с места происшествия бежать. Вечером они сошлись вместе в Левашево, были на границе обстреляны пограничной охраной, но вернулись домой целыми и невредимыми [305].

И еще одно покушение произошло в тот же день, 7 июня: под Минском устроена была железнодорожная катастрофа, в которой погиб заместитель полномочного представителя ОГПУ по Белорусскому военному округу И. К. Опанский (весной 1921 года ведший следствие по делу Западной организации НСЗРС и допрос Опперпута).

Беспрецедентная концентрация диверсионных акций, произошедших одна за другой, заставила даже тот лагерь эмигрантской общественности, который осуждал тактику антибольшевистского террора, заговорить с волнением о последних событиях. Газета П. Н. Милюкова, отрицая как причастность к ним иностранных государств, так и какую бы то ни было заслугу правых монархистов-эмигрантов, усмотрела в этих акциях симптом крутых перемен в советской России и выражение растущего стихийного протеста широких слоев народа, вставшего на путь решительной борьбы с узурпаторами власти в России:

Логический и неизбежный вывод из сопоставления всех новейших проявлений внутрирусского активизма — может быть только один. Очевидно, не какая-нибудь одна партия или котерия, а вся масса населения прониклась, наконец, этим активистским настроением. Немного рано было бы констатировать наступление в России нового террористического периода. Но если бы такой период действительно начался, это знаменовало бы факт несравненно более грозный для большевиков, чем английские деньги и роялистские заговоры. Это показало бы, что русский народ устал ждать, что он достаточно сорганизовался к настоящему времени и владеет достаточными техническими средствами, чтобы вступить в немедленную и окончательную борьбу за ликвидацию советской власти. Одна возможность такого предположения достаточно объясняет ту высшую степень растерянности, которую проявляют перед вездесущей опасностью диктаторы над пролетариатом, осажденные внутри собственной страны [306].

То, что происходит в России, — выражение недовольства масс, — заявляла газета. Борются не одни монархисты, а вся демократическая Россия [307].

Звеньями одной цепи объявила происшедшие события и советская печать. Но истолковала она их как симптомы наступления английского империализма на молодое пролетарское государство. 8 июня массовые демонстрации прошли на улицах Москвы и Ленинграда. 9 июня московская Правда вышла под таким аншлагом на первой полосе:

Вслед за англо-советским разрывом — убийство тов. Войкова. Вслед за варшавским убийством — вспышки белогвардейского террора под Минском и в Ленинграде.

Товарищи! Будьте начеку! Плотней ряды вокруг В КП (б)!

С ним перекликалась передовая в том же номере:

Видна единая воля, видна одна направляющая рука. И мы ничуть не удивимся, если она окажется в тайных кабинетах лондонского «Форрейн Оффиса», если в карманах белошпионов позвякивает золото английских банкиров. Под трескучую и лживую болтовню о «советских шпионах» [308]организован против Страны Советов доподлинный и гнусный английский шпионаж с убийствами, поджогами и взрывами [309].

В «Правительственном сообщении», датированном 8 июня, акты террора последних дней были поставлены в более широкий контекст и впервые в советской печати было упомянуто о поимке на советской территории британского агента С. Г. Рейли:

Еще летом 1925 года при нелегальном переходе финляндской границы СССР был пограничной охраной ранен и арестован некий «купец» с советским паспортом на имя Штейнберга. Будучи допрошен, он показал, что на самом деле он вовсе не Штейнберг, а известный английский разведчик, капитан королевской авиации Сидней Георг Рэйли, один из главных организаторов заговора Локарта, трибуналом от 3 декабря 1918 года объявленный вне закона. Рэйли показал далее, что он приехал в СССР со специальной целью организации террористических покушений, поджогов, восстаний и т. д. Более того, Рэйли показал, что он, проездом из Америки, был у канцлера казначейства и одного из ответственнейших министров британского короля, Черчилля, который лично давал ему инструкции по организации террористических покушений и других диверсионных актов. Его письменные показания имеются в распоряжении правительства. Материалом, взятым при дальнейших арестах, показания Рэйли были целиком подтверждены [310].

Туманные формулировки этого абзаца были на Западе восприняты как косвенное подтверждение того, что Рейли все еще жив и находится в советском заключении. Вот почему жена его Пепита Бобадилья отнеслась к версии об обстоятельствах его поимки и расстреле, ранее выдвинутой Опперпутом, как к провокационной советской дезинформации [311]. Версия эта была изложена Опперпутом в неизданной части его записок в апреле — мае 1927 года, но Бобади-лье стала известна из письма к ней М. В. Захарченко-Шульц.

В «Правительственном сообщении» перечислялся ряд других попыток покушений: на руководителей партии Чубаря, Петровского и Бухарина, на видного чекиста Мессинга, замыслы убийств Рыкова и Сталина. В этой связи было сделано и первое в печати упоминание о неудавшемся взрыве на М. Лубянке:

В ночь на 3-е июня ОГПУ был предотвращен взрыв дома поблизости ОГПУ на площади имени тов. Дзержинского. Здесь была обнаружена мелинитовая бомба в 4 клгр. весом; мелинит оказался французского происхождения, оболочка бомбы — английского происхождения. Таким образом, не подлежит никакому сомнению, что составные части бомбы ввезены из-за границы. О том же говорят и вещи, оставленные покушавшимися [312].