Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

И знаю это я не от БРП, а от лица ему постороннего (и опять подчеркну: очень авторитетного в эмиграции), которое было ею поставлено в связь с Братством. Имела ли М. В. Захарченко-Шульц отношение к петербургско-московским взрывам — об этом, я полагаю, распространяться излишне [448].

Таким образом, получалось, что одним из двух лиц, совмещавших, по свидетельству врангелевского меморандума, членство в БРП с участием в кутеповской организации, была «племянница» — М. В. Захарченко, «единственный честный, прямой и убежденный член» группы!

Новость эта для окружения Кутепова была, естественно, неприемлемой. Но в своем «Дневнике политика» в номере России за 12 ноября П. Б. Струве решил не ввязываться в новый спор с Амфитеатровым, сочтя достаточным появление в том же номере статьи Цурикова о Захарченко-Шульц:

А. В. Амфитеатров полемизирует со мною в «Возрождении» по поводу моего «Дневника» (218) в № 10 «России». Я не стану продолжать этого спора и скажу только, что, к сожалению, г. Амфитеатров просто плохо осведомлен и введен в заблуждение. Я могу только констатировать это и предоставить читателям самим решить, на чье осведомление им надлежит полагаться и кому в этих вопросах верить. Дальнейшие разъяснения с моей стороны в данный момент я считаю и ненужными, и вредными для дела борьбы и полемизировать на эту тему не намерен [449].

Тем временем А. П. Кутепов переслал ему 10 ноября письмо Г. Н. Радковича-Шульц [450], которое и было помещено в очередном номере России. Это было первое выступление Радковича под своим именем во всей этой кампании. В письме категорически отвергалась какая бы то ни было связь покойной с Братством Русской Правды:

Мария Владиславовна Захарченко-Шульц никогда не только не состояла в «Братстве Русской Правды», но даже ни с кем из братьев этой организации (по крайней мере, официально причисляющих себя к ней) не была знакома, что мне, непосредственному участнику всей ее работы последних лет, доподлинно известно.

Тем более, конечно, ложно звучит сообщение о постановках ею кого-то в связь с неизвестной ей организацией [451].

В ответ Возрождение опубликовало письмо в редакцию одного из «братьев»:

Покорнейше прошу не отказать в любезности поместить настоящее сообщение в вашей уважаемой газете: в газете «Россия» от 19 ноября с. г. г. Радкович сообщил, что ему «доподлинно известно», что покойная Мария Владиславовна Захарченко-Шульц не была даже знакома с кем-либо из братьев организации Русской Правды. Опровергая указанное утверждение г. Радковича и чтя память моего покойного друга, сообщаю, что сотрудник Марии Владиславовны, геройски погибший вместе с нею в Смоленской губер., был Юрий Петерс-Воскресенский, ответственный брат и председатель автономного отдела организации Русской Правды.

Г-ну Радковичу не могло быть это известно по вполне понятным ему причинам.

Правдивость моего утверждения г. Радкович может выяснить в официальных бумагах близких к нему известных кругов.

С совершенным почтением

П. Васильев [452].

Письмо это выглядело дополнительным подтверждением указания в меморандуме Врангеля о двух членах кутеповской группы, находившихся в связи с Братством Русской Правды, причем выяснялось, что ими были два — исключая Опперпута — участника диверсии на М. Лубянке. Справедливости ради следует отметить, что заявление в сводке БРП (процитированной Амфитеатровым) об участии Братства в организации взрыва в партклубе на Мойке все еще подтверждения не получало. Но спустя несколько дней Амфитеатров огласил свидетельство, что М. В. Захарченко-Шульц уже в 1925 году имела контакты с отрядом Зеленого Дуба, в 1927 году вошедшего в Братство Русской Правды [453]. В глазах такого ревностного адепта БРП, каким в то время стал Амфитеатров, этот факт служил достаточным основанием для того, чтобы все мыслимые заслуги Захарченко безоговорочно приписать деятельности Братства.

Как же складывалась в этой мозаике различных версий репутация третьего участника московского покушения — Опперпута? В споре вокруг преимуществ кутеповской организации или Братства Русской Правды не был забыт и он. Подстегнуло новый к нему интерес начавшееся слушанием в Ревеле 27 октября судебное разбирательство по делу бывшего эстонского посланника в Москве Адо Бирка. Обозреватели подчеркивали, что это был первый большой судебный политический процесс в истории Эстонской республики [454]. А. Бирк был обвинен в передаче советскому правительству секретных сведений, в публикации в советской прессе враждебных Эстонии статей и в неисполнении распоряжений главы государства и министра иностранных дел. Уже из обвинительного заключения было ясно, что Бирк пал жертвой провокационной деятельности тайных служб советского государства. При этом центральное место в разоблачении их зловещей роли сыграли показания, данные Опперпутом во время пребывания в Финляндии. По инициативе М. В. Захарченко-Шульц адвокат Ф. Д. Рыук приехал в Гельсингфорс 14 мая 1927 года и услышал от Опперпута рассказ о провокациях ГПУ и «Треста» в отношении А. Бирка и эстонской миссии [455]. Эти показания были зачитаны и рассмотрены на судебных заседаниях. В них подробно раскрывалась история «Треста» начиная с 1921 года, когда Колесников (Кияковский) вступил в сношения с представителями Высшего Монархического Совета в Эстонии Артамоновым и Щелгачевым и убедил их в существовании мощной антисоветской организации с центром в Москве. Эта организация приступила к снабжению эстонского Генерального штаба различными сведениями о Красной армии, которые изготовлялись в дезинформационном отделе ГПУ. По словам Опперпута, неосторожность Бирка привела к тому, что в руках ГПУ оказались документы, изобличающие его и в работе против СССР, и в работе против эстонского правительства. Агенты ГПУ путем шантажа вынудили Бирка согласиться стать секретным сотрудником, и информация, поставлявшаяся по этому каналу в эстонскую разведку, приобрела большую авторитетность. По распоряжению Дзержинского в начале 1924 года органы ГПУ затеяли интригу, направленную на то, чтобы вызвать конфликт Бирка с другими сотрудниками миссии и с эстонским Генштабом. В советской прессе были помещены статьи, намекавшие на чрезмерную близость посланника к Наркоминделу и тайные встречи его с Чичериным. Бирк был похищен агентами ГПУ, и его перевозили из одного места в другое, пока ему не удалось спастись бегством в норвежское представительство в Москве [456].

Вскрытый в Таллинне механизм провокационной деятельности советских органов привел к вынесению оправдательного приговора А. Бирку, и показания Опперпута явились едва ли не главным основанием для решения суда. В свою очередь, достоверность свидетельств Опперпута, подтвержденная ноябрьским судебным процессом, предполагала уточнение вопроса о степени искренности его перехода весной 1927 года на противоположный политический берег [457].