Игорь Ефимов - Грядущий Атилла

К длинному списку "серийных" убийц, взятому из криминальной хроники, мы можем и должны добавить список владык, поддавшихся сладострастию убийства после прихода к власти. Калигула, Нерон, Домициан, Борджиа, Иван Грозный, Сталин, Мао Цзе-дун, Кастро, Иди Амин, Пол Пот и тысячи им подобных — поменьше — все демонстрируют нам, как увлекательно бескорыстно может бушевать эта страсть, направленная на уничтожение беспомощных подданных.

Примечательно, что профессиональные террористы довольно часто, за неимением подходящих жертв, начинают убивать друг друга. После ареста японской террористической группы секигунха на территории их дома были найдены захороненными четырнадцать трупов их сообщников, среди них — четыре женщины. При расследовании выяснилось, что каждому убийству предшествовало "судебное разбирательство". Одного приговорили к смерти за то, что он съехал в канаву на украденном автомобиле. Женщина была осуждена за пользование клинексами — грех буржуазности. Другую — на восьмом месяце беременности — осудили за ношение серёжек, что является попыткой усилить сексуальную привлекательность. "Наша цель — сотрясти мир ужасом, — объясняли арестованные террористы. — Чем больше газеты напишут о наших расправах, тем лучше". 8

Акт убийства обладает такой манящей и завораживающей силой, что он сделался чуть ли не центральным элементом публичных сборищ на протяжении тысячелетий. Гладиаторские бои в Древнем Риме безотказно собирали толпы восторженных зрителей. Публичные четвертования и повешения служили чуть ли не главным развлечением Средневековых городов. То же самое — сжигание ведьм и еретиков. Ежедневно, как на работу, сходились на скамьях для зрителей парижские "вязальщицы", чтобы упиться безотказной работой гильотины. Кинозалы в маоистском Китае были заполнены зрителями, возбуждённо приветствовавшими кадры кинохроники с расстрелами и избиениями "правых уклонистов и нежелательных элементов".

Не могла обойти стороной этот манящий элемент и зрелищная индустрия. От греческих трагедий до Шекспира и Шиллера, от театра Кабуки до экранизаций "Тысячи и одной ночи" убийство или мучительство на сцене и экране оставались непременным условием успеха. Если сегодня попробовать переключать каналы американского телевиденья, обнаружится, что девять из десяти демонстрируют какую-нибудь историю, связанную с убийством. Даже каналы, называющие себя "Искусство и развлечения", даже "Планета животных" не преминут время от времени выплескивать перед зрителем щедрые порции крови. А успехи детективного жанра, а слава Агаты Кристи, Жоржа Сименона, Хичкока, Стивена Кинга и тысяч других — где бы все они были, если бы сердце человека не откликалось так безотказно на этот ужасный акт?

Ещё Платон в своём проекте идеального государства предлагал изгнать художников и писателей, которые слишком увлекались изображением насилия, а особенно тех, кто приписывал его — богам. "О битвах же гигантов и всяких жестоких действиях, приписываемых богам и героям по отношению к их родственникам и домашним, ни в коем случае не баснословить и не составлять пёстрых описаний, но, наоборот, насколько можно убеждать, что никогда ни один гражданин не питал ненависти к другому и что это — нечестиво… Такие и подобные им сказания — пусть не сердятся на нас Гомер и другие поэты — мы вычеркнем… потому что чем больше в них поэзии, тем менее позволительно их слушать детям и взрослым". 9Но проекты идеальных государств потому и остаются только на бумаге, что их сочиняют благомыслящие философы, не желающие замечать кипение реальных человеческих страстей.

Может быть, люди 19-го века ещё могли воображать, что только из дикости и необразованности древний скиф насаживал задушенных юношей на задушенных коней; а жрец ацтеков на своём алтаре — вырезал сердце живого человека в угоду своим богам; а викинг — затягивал верёвку на шее девушки, предназначенной в спутницы умершему господину; а монгол — поджигал церковь, полную женщин и детей; а американский индеец — танцевал под свежесодранным скальпом. Но у нас — переживших век двадцатый — видевших Освенцим, Нанкин, Гулаг, хунвейбинов, красных кхмеров, талибов, не осталось права на подобные иллюзии. Мы должны, мы обязаны помнить, что зверь в душе человека неистребим и что нужна неусыпная стража для удержания его в клетке.

Всё вышесказанное отнюдь не означает, что всякий человек открыт — или даже подчинён — сладострастию убийства. В "венце Творения" живут и другие — благородные — страсти: страсть творчества, страсть любви, страсть познания, страсть созидания. Есть в нём место и состраданию, и щедрости, и доброте. Никто ещё не пытался подсчитать, каких людей на свете больше: жестоких и агрессивных или добрых и сострадательных. Но и без статистических подсчётов мы знаем — весь опыт истории учит нас: десяток или сотня агрессивных легко подчинит себе тысячу или сотню тысяч добрых. Семь самураев, прогнав разбойников, скорее всего сами воцарятся в деревне. Дюжина гангстеров станет управлять профсоюзом. Десяток "воров в законе" подчинит своей воле лагерный барак и заставит его жить по своим звериным представлениям, в которых сила и готовность убивать будут цениться превыше всего.

Когда мы смотрим на покрытое листвой дерево, мы знаем — верим — предощущаем, что в нём таятся и будущие цветы, и вкусные плоды с семенами, что где-то в гнёздах птенцы разевают нежные клювы, а заботливый енот прячет своих детёнышей в безопасное дупло. И при виде этой торжественной и многообразной красоты мы склонны забывать, что где-то в глубине — до засухи, до искры, до молнии — затаился ещё и ПОЖАР. Испепеляющий. Грозный. Неодолимый.

То же самое и человек.

Горючий элексир ненависти, жаркая радость насилия укрыты в нём до поры — но не могут быть вытравлены — ампутированы — до конца никакими проповедями, законами, призывами. В любом человеческом сообществе мы обнаружим некое меньшинство, в котором обострённая жажда насилия соединена с ненавистью к размеренному честному труду: такие составляют ядро криминального мира. Сам факт неуничтожимости организованной преступности даже в цивилизованных правовых государствах говорит о том, что корни её уходят в тёмные глубины человеческой души. Пока общественный организм здоров и силён, он способен удерживать американских гангстеров, российских воров в законе, перуанский Сияющий путь, тамильских тигров в определённых рамках. Но когда внутренний кризис ослабляет силы сопротивления, когда рушится старый государственный порядок, это экстремистское меньшинство, верящее только в силу меча, нагана, автомата, выпрыгивает на авансцену истории, увлекает аморфное большинство и предстаёт перед нами под именем якобинства, большевизма, нацизма, хамаса, хизболы, талибов.