Вячеслав Рыбаков - Резьба по Идеалу

Тридцать лет проскочили, точно тридцать глотков горько-солёной морской воды; пить хочется пуще прежнего, но вокруг, как и тогда — лишь океан, и только волны стали ещё круче. Неизбежно хочется сравнить и понять: а чем, например, пропитан воздух сейчас? Или: научила ли нас хоть чему-нибудь перестройка?

Воздух совершенно отчётливо пропитан в первую очередь грозой. Пороховым дымом.

Это ужасно — потому что порохом пахнет не когда кто-то переборщил с дезодорантом, и даже не когда в подполе сдохла крыса, а лишь когда где-то рядом и впрямь стреляют.

И это замечательно — потому что если гроза есть, а в воздухе ею не пахнет, это гораздо опаснее.

Один из главных уроков заката Союза и перестройки в немалой степени учтён и усвоен. Когда все вроде бы хорошо и нет проблем, то и люди вроде бы все одинаково хорошие, да только проявить свои хорошие качества им, по сути, негде. А вот когда проблемы есть, и все об этом знают, сразу видно, кто есть кто и чего от кого ждать. Сразу есть кому и для чего вставать плечом к плечу и кому от кого отворачиваться. Это очень важно. Государство не может решить ни одной из стоящих перед ним проблем, если эти проблемы не являются личными проблемами для достаточно значительной части населения. Нельзя держать людей в ватке, как умирающую бабушку, которую непозволительно волновать, как ребёнка, которому рано знать, что люди смертны, а потом ни с того ни с сего выдёргивать по одному и кидать в пламя, приговаривая: а теперь иди-ка соверши подвиг, только никому об этом не рассказывай.

С нимбами над головами диссидентов тоже, слава тебе, Господи, покончено. Конечно, один из наших любимых видов самоутверждения — на выхвалку друг перед другом выплёскивать в грязь вместе с мыльной водой розовеньких мытых младенцев, кто дальше выплеснет. Так что с былой совестью нации тоже хорошо бы не перестараться; помоем — и хватит. Нов целом — правильно покончено. Никогда не забуду короткую сцену, которой был свидетелем на набережной Коктебеля, у Дома творчества писателей, в сентябре 88-го года. Сам я в том доме никогда не жил, предпочитал снимать у одной и той же хозяйки в деревенской глубине посёлка — хоть немного напоминало полный куриного квохтанья детский рай в родной деревне отца, где я каждый год проводил школьные каникулы… Но в Коктебеле куда ни пойдёшь — мимо набережной не пройдёшь. И вот движется мне навстречу пожилая супружеская пара, о чём-то спорят, и она ему говорит: во, смотри, дом писателей, так надо ж у писателей спросить, писатели все знают… Вот такое было в народе уважение к властителям дум, такой пиетет. А теперь лишь слепой не видит, что властители дум не знают ни черта, кроме надёрганных откуда ни попадя доказательств вечного скотства русской жизни, и способны лишь обличать перед мировым сообществом православное мракобесие и жестокий кремлёвский гнёт.

Но главный урок перестройки ещё зубрить и зубрить.

Чем только и удалось по-настоящему взбаламутить громадный терпеливый работящий народ? Пактом Молотова — Риббентропа? Ужасами махрового русского антисемитизма? Откровениями о том, что Сталин был параноик, а у Ленина мозг усох, потому он революцию и придумал? Нет.

Вспомните, с чего началось. «Шире пользоваться преимуществами социализма». «Повышать уровень социальной справедливости». «Больше света, больше социализма».

Если бы Горбачёв, или тем паче Ельцин с танка, честно сказали вслух, что они нам уготовили: а теперь, мол, все, у кого нет миллиарда, могут идти в задницу, — вряд ли демонстрации в защиту перестройки собирали бы миллионные толпы, а вдень путча вряд ли кто-то полез бы под гусеницы.

Помните борьбу с привилегиями?

А помните судьбу комиссии по борьбе с привилегиями?

Теперь привилегий нет. Теперь всё проще и грубее: что украл — то твоё.

Это очень серьёзный вызов. Если по закону не получается упечь в тюрьму вора и казнокрада и отобрать у него добычу, народ перестаёт уважать законы. Если народ перестаёт уважать законы, то он начинает устанавливать справедливость в обход них. Если справедливость может быть только беззаконной, государство, у которого такие законы, становится народу чужим. Если государство стало чужим, ни один человек не может воспринимать стоящие перед государством проблемы, как личные. При всём желании. И уж подавно когда желания нет.

В январе мы с моим давним товарищем по перу Дмитрием Быковым слегка отметили моё шестидесятилетие. Знакомы мы с Димой уже почти четверть века, и очень жаль, что различия в представлениях о том, как лучше решать стоящие перед нашим государством проблемы, развели нас по разные стороны… к счастью, ещё не баррикады, но уж во всяком случае — бульвара. Однако это никоим образом не мешает мне признавать его ум, талант и чутьё. Уже тогда, за месяц до окончательного киевского переворота, он всё твердил, что мы должны пойти украинским путём, что России просто необходим свой майдан, и произнёс таковы слова: «В огне хоть что-то уцелеет, а вот в болоте перепреет и сгниёт всё».

Это может показаться просто эффектной и крайне безответственной фразой, а то и лозунгом пятой колонны, но если правильно понять, что такое огонь и что такое болото, станет очевидно, что по крайней мере тут-то Быков прав.

Огонь — это вовсе не чёрный дым покрышек. Это совместное решение общих проблем, совместное преодоление общих бед, сколь угодно тяжких. А болото — это привычная, безысходная, тотальная несправедливость, на которую все уже давно махнули рукой и живут, будто это норма.

Вот простой и где-то символичный пример.

Не так давно вдруг модно стало по телевизору рассказывать, что всем уже оскомину набившая высокопоставленная то ли обвиняемая, то ли подозреваемая, то ли и впрямь казнокрадка — оказывается, картинки рисует и стихи пишет. Оказывается, она не просто так оборонный бюджет пилила, а как бы невзначай, между делом, в силу непроизвольных мышечных подёргиваний, сопровождавших муки творчества. Поэтому — вот выставку ей, а вот сборничек вирш издадим, пока следствие тянется, с шикарными картинками, в суперобложке… Фамилия на слуху, купят же! Рентабельность!

А с другой стороны — буквально на днях мы на Совете Питерской писательской организации пилили гроши матпомощи, выделяя их бьющимся на грани нищеты действительно одарённым и, во всяком случае — НАСТОЯЩИМ поэтам.

Когда наша вечно молодая республика вновь оказалась в то и дело её сжимающем кольце фронтов, ясно: если человек в этакую годину в состоянии без зазрения совести дербанить оборонку себе на хоромы, он не считает и никогда не считал свою страну себе родной и её проблемы своими. И никогда не будет считать. Но то, что гламурные лихоимцы нам чужие — это полбеды. Беда, что с момента, когда диктор центрального телевидения осчастливил эфир чтением бессмертных строк героини сюжета, а потом и сама упитанная красотка, до блеска обмазанная спереди и сзади французской косметикой, с постельным придыханием поведала нам в рифму о своей сложной судьбе, — ни один настоящий поэт уже не сможет считать эту страну своей.