Вячеслав Рыбаков - Резьба по Идеалу

А ведь от этого теряют и поэты, и страна.

И если государство полагает, что это пустяки, потому что оно железное и обойдётся без каких-то там поэтов — оно заблуждается. Исторический опыт показывает, что как раз государства разваливаются почём зря, а вот поэты-то, нищие, от рождения лишённые кожи, ко всякой боли привычные, — остаются.

Каждая государственная несправедливость наносит вреда больше, чем пресловутые «Эхо Москвы» и «Дождь» вместе взятые за всё время своего существования. Каждая — маленький толчок в спину на пути к тому или иному виду майдана. Который, как я в отличие от Димы полагаю, нам ни в каком виде не нужен. Возможно, я прав.

Заметьте: ни в каком виде.

Ведь после Пущи практически никто не вышел на улицу в защиту Союза. Ни один человек из тех, что тремя годами раньше заполняли улицы Москвы и других городов в поддержку перестройки, в декабре 91-го не закричал на Красной площади: «Горбачёв, не уходи!»

Это тоже был своего рода майдан.

Безо всяких покрышек. Вакуумный.

Поразительно, как быстро мы от жажды «больше социализма» перешли к оплёвыванию, казалось бы, с молоком матери впитанных идеалов. С какой лёгкостью тяга к социальной справедливости трансформировалась в хохот над ныне уже одиозными шутками про ветеранов и баварское пиво.

Это потому, что мы строили светлое будущее.

Наши представления о том будущем, ради которого несколько поколений советских людей рвали себе жилы и погибали на стройках и фронтах, были весьма туманны. Смех сказать, но наиболее конкретным и зримым, убедительным и всерьёз манящим образом объединительной цели оказалась советская научная фантастика шестидесятых годов. Не стоит недооценивать эффективность утопий. Я убеждён: наша страна, имея к тому весьма мало экономических, ресурсных и каких угодно ещё возможностей, смогла в течение трёх десятков лет быть одной из ведущих мировых держав и лидеров научно-технического прогресса не в последнюю очередь потому, что по крайней мере минимально достаточное число наших учёных, прежде всего — молодых, полагали, будто их творческий труд приближает тот мир, в котором им хотелось бы жить и образ которого был им так знаком и так любим по фантастическим книгам. А когда путеводный образ погас, на его место по принципу «природа не терпит пустоты» вместо мира коллективной погони за социальной справедливостью воткнулся мир индивидуальной погони за прибылью, мир отмены общих усилий, объявленных исключительно принудительными, мир справедливости капиталистической: долой уравниловку, всяк сам по себе.

Эти новые идеалы были, в общем-то, не менее утопическими, чем коммунизм, но наперёд ведь этого не знали и не могли знать. Слишком много лет прошло после пресловутого 13-го года. И народ привычно рванул за новой морковкой, потому что без морковки и вообще-то в истории нет движения, а для нас, с нашими привычками жить завтрашним днём, — в особенности. И ветеранов мы с такой бессовестной лёгкостью кинули потому, что нам на какой-то момент показалось: они защитили НЕ ТО будущее, которое стоит защищать и ради которого стоит жертвовать собой.

Ладно, былого не воротить. Да и не надо. Нам не назад надо, а вперёд. Но и капитализм показал нам своё звериное лицо, мы насмотрелись вдосталь. Худо то, что вся нынешняя критика капитализма идёт как бы из прошлого. Ни единого конструктивного слова не падает к нам из будущего пока. Нет морковки, хоть тресни, только отсыревшее прошлогоднее сено гниёт перед унылыми мордами. Не придумало пока человечество новой альтернативы, и не факт, что придумает. Не факт, что капитализм позволит ему УСПЕТЬ придумать. В этих условиях я предложил бы хотя бы паллиатив: всё в нашей истории было не зря, все жертвы имели смысл потому, что мы, благодаря нашему уникальному и страшному опыту, неизбежно должны построить самый справедливый капитализм. Органично выросший из нашей общинной культурной традиции, когда удачливый, дельный, состоятельный сосед не враг общины и не изгой из неё, но её опора. Именно мы. Потому что ЛУЧШЕ ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ знаем, к каким чудовищным и непоправимым последствиям приводит капитализм несправедливый.

Декабрь 2014

В середине апреля 17-го года я получил из редакции журнала «Дружба народов» вот такое письмо (привожу частично):

Уважаемый Вячеслав Михайлович!

Просим Вас принять участие в проекте нашего журнала, литературном и историческом одновременно, под девизом:

«А ты где был в семнадцатом году?»

По сути, это возможность принять виртуальное участие в Великой русской революции, для чего предлагается написать эссе или заметку, ответив на два вопроса. Некогда эти вопросы стояли перед каждым из участников исторических событий 1917 года…

Вы в 1917 году в центре водоворота противоборствующих сил в любой из дней по вашему выбору, в любой из драматических исторических моментов. С кем вы? В какой вы партии, группе, дружине? Кого защищаете и против кого выступаете? Каким хотите видеть будущее России?

И главное — почему? Как вы объясняете свой выбор?

Вы в 1917 году в любой из решающих исторических моментов и у вас есть возможность влиять на развитие событий и направлять их, как вам заблагорассудится. Как бы вы изменили историю? Какой избрали бы социальный строй? По какому пути пошла бы Россия?

…Речь идёт не о выражении своих нынешних взглядов, а о попытке взглянуть на известные события с совершенно иной позиции, отчего возникает множество вопросов, начиная с того, в каком возрасте именно вас лично застал 17-й год, и заканчивая исследованием того, как сложилось ваше сегодняшнее мировоззрение…

Я ответил немедленно.

Ответ, опубликованный в журнале № 10 за 2017год, был таков:

Когда с гор сходит лавина, глупо и бессмысленно уговаривать одну снежинку подвинуться влево или вправо, а другую — повернуть назад, тогда, дескать, людей погибнет меньше.

Когда на городскую набережную накатывает цунами, нелепо тужиться поделить вставшую на дыбы бездну на капли, а потом ещё и умничать: мол, эта капля права, а эта виновата.

Когда почва вдруг ушла из-под ног, когда привычный мир непоправимо взорван землетрясением, и дома, бывшие такими надёжными и родными, рассыпаются в пыль, а маленькие тела детей оказываются столь же беззащитными и хрупкими, как их целлулоидные куклы, поздно кричать: ворюги бетон разбодяжили!

Раньше надо было смотреть.

Если бы я и впрямь мог менять историю семнадцатого года, первым делом я отправился бы в золотой век Екатерины к Радищеву.

Понимаю, сказал бы я, душа твоя страданиями человечества уязвлён на стала. Моя тоже. Но ужель недостало в Отечестве нашем уродств, злодейств, бед и неурядиц, чтобы их ещё и выдумывать? Отчего Прямовзора твоя так пристрастно клевещет? Врать во имя истины, марать ради чистоты, творить несправедливость, взалкав справедливости, — разве ж не оставил тебе Фатум иных орудий вразумления земных правителей? Будет, сказал бы я, в грядущей России замечательный поэт, он напишет: «Зло во имя добра! Кто придумал нелепость такую?» А ведь это, получается, не только о строителях коммунизма, но и о тебе. Ты именно так хочешь? Не лучше ль написать все, как есть, о тех гнусностях, коим ты сам был свидетелем, и не выдавать сплетни интриганов за конструктивную критику, не придавать написанным с чужих слов поэзам и метафорам характера прямого политического доноса? Государыня-то матушка, чай, и сама не раз — в меру возможностей и способностей своих, разумеется, да кто ж живёт иначе? — давала окорот тем, кто слишком уж не ведал удержу в лести и кривде; вот хоть Гаврилу Романыча спроси. Тоже ведь синяков набил в своём стремлении к совершенству, тоже не раз стенал оттого, что «Поймали птичку голосисту»; но невозможного ни от государыни, ни от людей вообще — не требовал. Не пенял им бесперечь за то лишь, что они — не ангелы. И, между прочим, будучи в отставке, сделал столько для русской культуры, сколько ни на какой должности не сумел бы; и, кстати, Пушкина благословил…