Коллектив авторов - О фантастике и приключениях (О литературе для детей. Выпуск 5-й)

Герой рассказа, Марамбаль, краснеет и радуется, что никто не видит его смущения, и тут же, спохватившись, что его все равно потом увидят, делает безразличное лицо.

Той же цели служит лаконичная фраза:

«Садитесь на этот стул, — говорят герою , — он не сдвигался с места более 10 минут».

Таких примеров у Беляева множество. Благодаря им произведения становились занимательнее, фантастика — понятнее, научная идея — доступнее. Беляев, как правило, давал не только научную, но и психологическую мотивировку происходящего, а поэтому введение подобных деталей способствовало уяснению и развитию общего замысла произведения.

Но в том-то и достоинство лучших произведений Беляева, что весь этот научно-пропагандистский материал тщательно отбирался и содержал только такие реальные научные и вымышленные сведения, которые были необходимы как для уяснения научно-фантастической идеи произведения, так и для развития его сюжета.

Поэтому в словах Беляева о «ворохе готовых сведений» следует видеть не отрицание важности научных подробностей, а убеждение писателя в том, что неумеренное пользование научно-фантастическими деталями способствует быстрому старению произведения.

Вопрос о долговечности научно-фантастических произведений принадлежит к числу самых больных вопросов.

Каждому художнику свойственно стремиться к созданию долговечных произведений и надеяться, что созданное им переживет своего автора. Поэтому мало радости сулит автору научно-фантастического произведения сознание, что наиболее важная часть его детища — научная проблематика — через несколько лет окажется устаревшей.

А в наше время — время невиданных темпов научного прогресса — такая тревога может поселиться в сердце не только сторонника фантастики «малой мечты» (тому это как раз безразлично), но и самого мечтателя. Поэтому существенный интерес представило бы выявление тех качеств произведений Беляева, которые обеспечили им длительное пребывание у переднего края науки.

Сам Беляев придавал большое значение новизне научно-фантастических идей.

«Не обязательно новые идеи должны быть оригинальным созданием автора, — писал он . — Они должны быть новыми, это прежде всего». [48] А. Беляев. Создадим советскую научную фантастику. Журнал «Детская литература», 1938, № 15–16.

Требование новизны понималось Беляевым как постоянные поиски еще неразработанных, во многом неясных для науки проблем, на которых он и основывал фантастические вымыслы своих произведений. Сравнительно редко он обращался к тому, что находилось уже в стадии успешной разработки. И в этих случаях, чаще чем в других, терпел неудачи. Таковы его слабые рассказы «Сезам, откройся» (об электрификации быта) или «Мертвая голова» (о граммофонной записи).

Обычно же Беляев смело шел вразрез устоявшимся представлениям. Например, содержание рассказа «Ни жизнь, ни смерть» он основывает на мысли о возможности значительного охлаждения человеческого тела без риска для жизни человека, хотя постановка подобной проблемы явно противоречила взглядам медицины двадцатых годов.

Такую позицию Беляев занимает во всех своих наиболее известных произведениях. В годы создания «Головы профессора Доуэля» существовали еще весьма общие понятия о возможности хотя бы кратковременного существования какого-либо органа вне человеческого тела. Не была решена проблема регенерации нервных тканей, не существовало еще аппаратов, подменяющих работу сердца, легких, без чего не могли осуществляться операции Керна.

В конце двадцатых годов оставалась загадкой природа электромагнитных излучений мозга, открытие которых послужило материалом для создания романа «Властелин мира».

Герои романа «Подводные земледельцы» уже свободно разгуливали по морскому дну, когда в стране только зарождалась водолазная служба.

Об огромных возможностях телевидения Беляев писал тогда, когда этот вид связи находился еще в зачаточном состоянии. Но если бы мы вздумали сопоставить его роман «Чудесное око» (1935) с романом «Счастливая звезда», написанным лет на пятнадцать позднее специалистом в области радиотехники В. Немцовым, то оказалось бы, что роман Беляева и поныне опережает современное состояние телевидения, в то время как научная проблематика «Счастливой звезды» в лучшем случае приближается к уровню сегодняшних достижений.

Не останавливаясь перед риском ошибиться, Беляев постоянно стремился заглянуть подальше вперед. Но ему была органически чужда поза предсказателя и провидца. Во многих случаях он считал более надежным для писателя опираться не на собственные — порою дилетантские — гипотезы, а на взгляды передовых людей науки своего времени. Здесь Беляев явственно опирается на творческие принципы Жюля Верна. Он и на практике следовал этим принципам. О том свидетельствуют его ссылки на опыты английского ученого Броун-Секара, использование им в произведениях метеорологических работ профессора Молчанова («Воздушный корабль»), идеи теплового насоса, выдвинутой в двадцатых годах русским физиком В. А. Михельсоном («Под небом Арктики»), упоминавшихся уже операций Воронова и особенно его многолетний творческий контакт с одним из замечательнейших современников — Константином Эдуардовичем Циолковским.

Воздействие на Беляева научного творчества Циолковского было очень велико. Возможно, что, кроме многообразия и математической ясности идей Циолковского, Беляева привлекала в нем склонность ученого к изложению своих мыслей в художественной форме.

Их творческое общение началось в 1930 году, когда Беляев написал очерк «Гражданин эфирного острова», популяризующий ряд идей Циолковского, и продолжалось до самой смерти ученого. Уже упоминалось, как тепло поддержал Циолковский Беляева в трудную для писателя минуту. Со своей стороны Беляев, начиная с «Гражданина эфирного острова» и кончая одним из последних своих романов — «Под небом Арктики», постоянно, в той или иной форме, возвращался к идеям Циолковского. Они были положены в основу таких широко известных произведений Беляева, как его роман «Прыжок в ничто» (1933, переработан в 1935) и повесть «Звезда КЭЦ» (1936). Последняя публиковалась уже после смерти ученого и была посвящена его памяти. Но и в других произведениях тридцатых годов постоянно встречаются мысли, идеи, детали, почерпнутые писателем у Циолковского или возникшие под влиянием его научных трудов. Достаточно сравнить очерк «Гражданин эфирного острова» с романами «Воздушный корабль», «Лаборатория Дубльвэ», «Под небом Арктики», чтобы убедиться, что, например, изображение транспортных средств будущего, занимающее значительное место в этих произведениях, в той или иной мере опирается на идеи Циолковского.