Евдокия Шереметьева - Здесь люди. Дневник

– Вот, заходите ко мне в гости.

Голос такой же твёрдый, как и шаг.

– Живу у дочки рядом… Я у неё в подвале была, когда снаряды прилетели…

Дочка – инвалид второй группы. Делали две операции на сердце. Дочке 53 года – детей нет.

– Всё сгорело – собака, куры, две кошки…

Ольга Григорьевна К. У неё целый букет болезней, начиная от сахарного диабета в тяжёлой форме, заканчивая хроническим бронхитом, пиелонефритом и др. Я не успела даже всё записать. У неё глаза косят в разные стороны, и не непонятно, на что она смотрит – на тебя или куда-то ещё.

– Какую болезнь ни скажи – моя.

Живёт одна. Дом пострадал, но цел, и в нём можно жить. Пока мы раскладывали еду, подошёл крупный мужик.

Он был одет в камуфляж.

– Это мой сын, на денёк приехал. Сына, занесёшь продукты?

– Ты чо, сама не можешь? – здоровый лоб развернулся и ушёл.

Я пытаюсь как-то остановить его.

– Вы в ополчении?

– Вот задолбали! Да это просто камуфляж, причём тут ополчение? Слепые, что ли?

Ольге Григорьевне стало невозможно стыдно перед нами. А нам стало невозможно стыдно за него… Маленькая, болезненная, еле семенящая по двору женщина. Она его ласково звала «сына».

Дома у неё везде следы ещё от зимней бомбежки.

По двору Валентины Николаевны Г. бегают двое внуков – мальчишка и девчонка. Они сейчас живут вместе с бабушкой и прабабушкой на улице Полевой. Эта улица пережила самые сильные бои в Дебальцево.

Их дом пострадал не очень сильно. Хотя туалет полностью снесло и почти всю пристройку разворотило, крыша над головой всё-таки есть.

– Мы с мамой зимой одни на нашей улице были во время обстрелов. Всю бомбежку пережили.

Валентина Николаевна улыбается, всё время улыбается.

– Маме плохо было. Она на кровати лежала. А я в дверном проёме с подушкой на голове сидела.

Вокруг нас бегала мелкая собака – Малыш. Бегала и лаяла, бегала и лаяла. Дети носились по двору с верёвочками и с интересом смотрели на нас.

– Ребят, а давайте я вас покормлю, не уходите!

– Ну что вы, нам ехать надо.

– Понимаю. Видите, как у нас тут. Но ничего, мы вот крышу сделали…

Постояв ещё минут 15, мы выяснили, что у неё меланома. Рак кожи. Она сделала уже две химиотерапии. Необходимо пройти третью. Но на неё денег не хватило.

– Крышу надо было делать. Жить зимой как-то надо было после всего…

А она нас кушать зовёт. С пустыми руками в итоге не отпустила – налила бутылку колодезной воды…

Крыша или третья химия…

«Изнанка жизни»

22 сентября 2015 года

Дневник

Я вернулась в Москву.

И понимаю, что не могу здесь находиться.

Мне не хочется брать трубку. Мне не хочется вообще ничего.

И дело не в усталости и бешеном ритме. Десятки людей, семей, домов, городов.

На самом деле давно поняла это чувство. Это жуткая горечь.

Очень хорошо помню, когда зимой вернулась из Первомайска. Его тогда бомбили со всех сторон. Решетили – более точное слово. И мы постоянно слышали приходы снарядов. Разрушенные до основания подъезды, запорошённые снегом, и повсюду люди с автоматами. Я вернулась в Москву, и в этом мире, да, именно так – в «этом» мире всё было по-другому. Я не могла осознать эту границу и разницу. Вот я в мире, где дети живут в бомбоубежище и старушки полгода боятся выйти на улицу. И вот я в мире, где евро в 100 рублей и самая большая проблема – плохой сыр.

Словно ты пересекаешь какую-то черту. Но ушёл не совсем.

Я осталась посередине. Ни там и ни здесь.

Не на Донбассе и не в Москве.

В последнюю поездку с Олей Ищенко, и. о. мэра Первомайска, развозили старушкам и одиноким мамам продуктовые наборы, я видела её слёзы. Она не показывала их, но я видела, как она украдкой вытирала глаза. А ведь это её мужа убили, и она жила в осадном городе всё это время. И знает лучше меня, что такое жизнь.

Я видела, как наш водитель и помощник Сергей обалдел, когда в Дебальцеве увидел бабушку, дом которой разбили до фундамента. Остались лишь кирпичи и кусок печки. И она живёт в разрушенном сарае рядом, боится стеснять детей: «Они же вчетвером ютятся в однокомнатной квартире». Старушка семенила по сгоревшим развалинам и показывала найденные уцелевшие чашечки и вилки. Сергей был шоке, хотя сам месяц провёл по подвалам, когда в августе 2014-го бомбили Луганск.

Новый мир другой. И в моем старом мире не было ничего похожего. Я люблю нырять под воду в моноласте, гонять на лыжах по горам и выслеживать бегемотов по утрам в Африке.

Оглядываюсь и понимаю, что дело не в войне, хотя и в ней тоже.

Я стала невольным посетителем другой стороны, увидела изнанку.

Здесь дети бросают своих стариков умирать в хосписах и домах престарелых. Не звонят родителям, чей город в осаде.

Это мир, в котором родители бросают своих детей.

Где родственники ненавидят друг друга.

Где друзья предают.

Где люди готовы на убийство из-за мелочей.

Где соседи разворовывают квартиры, а потом врут и жалуются на жизнь.

Где один шаг до зверств, в которые невозможно поверить.

Где подонки наживаются на горе других людей.

Где самые потаённые кошмары и ужасы – реальность, которую нельзя придумать, но она уже есть.

Где хорошее спрятано так глубоко, что его надо тормошить, будить, бить в набат.

А мы всего этого не видим. Не хотим видеть и знать.

Мы живём в параллельной реальности. И да, я знаю, что хороших людей много.

Неравнодушных, отзывчивых.

Кто живёт и, не зная русского языка, хочет помочь больной диабетом девочке спасти глаза.

Кто тушит пожар у соседей, рискуя своей жизнью. Кто стирает пелёнки умирающего в хосписе. Кто на скорой помощи под обстрелами спасает жизни. Кто бросает всё и помогает.

Жизнь продолжается.

Я знаю.

Зачем эту боль впускать в свой мир? Что эта боль изменит?

Что даст знание ужасов и обратной стороны человеческой природы?

Вроде и так всё давно известно и описано?

Я приезжаю домой, и мне сложно воспринимать человека, как раньше. Верить в него.

«Война – это гадко». Абсолютно пустые слова.

Война и есть самая суть человека. Логический итог взращенного внутреннего гадёныша, который есть в каждом, и который щедро вскармливается нами. Жизнь и есть борьба с ним, со своим гадёнышем.

Война начинается не со стрельбы и убийств, а с пересудов на кухне, разрывания рубашек на груди. С гнусных комментариев к видео, где умирает живой человек. С брошенных детей и родителей. С тысячи обстоятельств, которыми мы себя оправдываем. С воровства подгузников у лежачих и брошенных стариков. Война начинается с того, что многие забывают, что здесь люди. Тоже люди.