Журнал «Дарьял» - DE PROFUNDIS

— Погодите, мы еще спали, сейчас оденемся, — доносится в ответ. На часах около 12-ти дня…

Любопытно, что для Валентины Федоровны означает быть раздетой, если, «одевшись», она открывает нам дверь в чем-то бывшем когда-то ночной сорочкой, светя сквозь дыры не менее изношенным телом?.. Выученная профессией не шарахаться от жизни, а принимать ее как данность со всей ее азартной, многослойной и порою очень болезненной игрой светотеней, я самонадеянно, как выяснилось, считала, что удивить меня она не может уже ничем. Но тут… Когда бы не видела сама, ни за что бы не поверила, что вполне приличную двухкомнатную квартиру можно настолько обыдлить. Это было не человеческое жилье — лежбище. В каждой из комнат — по две каким-то тряпьем застеленных кровати. На кухне стол, прикрытый лохмотьями вдоль и поперек изрезанной клеенки, черная от грязи газовая плита без единой вертушки. Комнаты — без дверей. Значит, все, что здесь происходит, вершится на глазах у матери — мутных, как стекла полупустого серванта, и сына — слишком маленького для своих пяти, и чахлого, как стебелек в сыром подземелье, не ведающий о том, что где-то есть солнце. Страшно, что для этих людей оно не засветит никогда. Даже глядя ему в лицо, им не дано будет понять, какое оно. Когда отслужившую свой срок лошадь, вращавшую подъемник в забоях старых шахт, поднимали на свет Божий, она уже ничего не видела и не узнавала: давно ослепшая в темноте подземелья, так и продолжала ходить по кругу. Говорят, основа будущей личности закладывается в первые семь лет человеческой жизни. Чем они запомнятся этому пацаненку, не видевшему ничего, кроме безобразного? Чем они запомнились его сестрам, виновным сегодня разве лишь в том, что им элементарно хочется есть? Их беспутной матери, которой в свое время тоже наверняка не было додано чего-то исконного, сущностного, станового… А недодано — значит, отнято. Отнята, потеряна не просто сама жизнь — нечто даже большее, чем она: то невыразимое, что и делает ее сверхценностью. Почти еще не начавшиеся, жизни этих детей уже загублены. Как не стала матерью мать этих девочек, так вряд ли и им суждено стать достойными женами и матерями. Да, и мир рождается из хаоса, а свет из тьмы, и красота может родиться из безобразного. Но при единственном условии: когда умеешь отличить одно от другого, когда уже знаешь, что есть Она. В наши дни, когда на смену старым ценностям, кому-то показавшимся обветшалыми, пришли заменившие все и вся рыночные, — тем более.

— Мы на машине поедем? — совсем по-детски радуется Соня, судя по абрису, натянувшая джинсы непосредственно на голый зад. Нижнее белье здесь явно не в чести — очевидно, в силу отсутствия то ли оного, то ли необходимости в нем. По дороге в райотдел милиции девочки щебечут так беззаботно, будто не к начальнику инспекции их везут, а на веселую загородную пирушку.

— Ой, не люблю Буланову, — Ольга морщится, словно кислое яблочко надкусив.

— А что любишь? — интересуется, приглушая кассету, инспектор.

— Иностранное! — словом единым, которым все сказано, ответствует Ольга. Но пусть рука, вижу, уже тянущаяся за камнем, повременит немного. Вы, я, они, каждый из нас — разве сами по себе? Всегда ли наши беды и вины — только наши на все сто? И разве не спрос, если следовать уверенной поступью входящей в обиход рыночной терминологии, определяет предложение?

Говорят, даже заморские гости — иномарки — паслись в автомобильном табунчике у «нехорошего»» подъезда. Что тянуло этих лощеных, надменных, крутых наездников в квартиру, где невозможно находиться без чувства гадливости? Да, основной инстинкт требует своего. Да, допустим, жена приелась, как опостылевшая яичница по утрам, и захотелось взбодриться свежатинкой с чем-нибудь остреньким. Но, во-первых, свежатинки здесь давно уже и след простыл. Во-вторых, насколько нужно оскотиниться, чтобы завалиться в эту продавленную постель, еще не остывшую после предшественника, а потом, опорожнившись, спокойно возвращаться домой, улыбаться жене, ласкать детей?.. Чтобы не задуматься хоть на мгновенье: не я ли сейчас еще глубже прорыл то дно, где барахтаются эти девчонки? Впрочем, о чем это я? Подобными рефлексиями даже в прошлом веке лишь один маялся, да и тот Нехлюдов — утопическое порождение вымученной фантазии классика. Нынешней крутизне сии психологические изыски покажутся просто бредятиной. И все же… Когда в очередной раз у вас зачешется рука от желания бросить камень в чей-либо огород, не спешите за ним наклоняться: вдруг этому камушку взбредет в голову бумерангом обернуться?..

Неблагодарное это дело — писать о тех, кто, точно знаешь, не прочтет написанного никогда. Потому что если и умели когда-то читать, то давно уже отвыкли: беспокойное семейство даже зачатками интеллекта не обременено. Но куда страшнее — говорить с теми, кто самоубийственно-сознательно избрал падение формой своего бытия.

х х х

…Хозяин дома читал книгу. Книгу в оригинале — на английском. Поймав мой вопросительный взгляд, назвал автора. Имя мне было незнакомо.

— Нечто типа Карлоса Кастанеды, — любезно пояснил он, ошарашив меня. Кто такой Кастанеда с его доном Хуаном знают только те, кто не боится встреч с запредельным и верит, что они возможны. Литература из области эзотерических знаний. Ее и так осилить не просто, а тут еще на английском…

— Алик институт международных отношений закончил, — окончательно добивает меня мой гид, организовавший мне эту познавательную экскурсию.

— Тогда как… тогда почему… — никак не могу сформулировать простой, но убийственный, в сущности, вопрос: «Почему выпускник МГИМО, института для избранных, не нашел ничего лучше, нежели стать хозяином притона?» Но Алик на него, еще не заданный, уже отвечает. И я уже не удивляюсь, что — строчками из сонета Микеланджело:

— Чем выше поднят молот в небеса,

Тем глубже он врезается в земное.

Стихи чудесным образом настолько приводят меня в чувство, что начинаю возражать:

— Но ведь можно врезаться так глубоко, что навсегда застрянешь?

— Что тут у нас за мессия выискался?

Обернувшись на голос, я снова лишаюсь дара речи.

На пороге комнаты стоит существо, по ряду признаков бывшее когда-то женщиной. Голова у существа лысая, с произрастающими кое-где клочками совершенно седых волос. Возраст существа определит невозможно, но им свое оно еще помнит — Таня. Помнит и то, что было когда-то кандидатом математических наук, помимо этого занималась лингвистикой и философией.

— Однажды заметила, — постепенно оттаивая и высвобождаясь из пыточных тисков похмельного синдрома, она начинает свой сперва степенный, затем все более безудержный монолог, — что алкоголь стимулирует работу мозга, будит фантазию. Иной раз такие причинно-следственные связи высвечиваются, такие открываются бездны и космические дали, что диву даешься. Правильно тебе Алик сказал: кажется, что земля и небо — вот они, рядом, можно коснуться рукой. И какое-то дьявольское всемогущество, будто стоишь у истоков жизни и в твоей власти все что угодно с ними сотворить. Что наша «жизни мышья беготня» в сравнении с этим ощущением?! Я тогда писала одну работу за другой, и строчки, будто надиктованные кем-то без моего участия, ложились стройно и гладко. Но мои трансцендентные полеты никому, оказалось, были не нужны. В институте, где работала — рутина непролазная, ханжество, стукачество. Донести на товарища было также просто, как сказать «добрый вечер». Еще задолго до того, как настучали на меня, зрела мысль: уйти. Уйти не просто из института — из этой жизни, где, чтобы выжить, нужно толкаться локтями и где я стала чужой — в тот, заново открытый мною мир. Это был не уход — Исход. Уже потом, после него, прочитав у Льва Гумилева о пассионариях — людях, которые, как Александр Македонский или Поль Гоген, бросая все великим трудом нажитое, одержимые какой-то страстью, вдруг уходили в неведомое, я поняла, что я с ними — одной группы крови. И сейчас ни о чем не жалею. Более того, жалею — вас. Да, я нищая, бичиха и бомжиха. Но я богаче всех вас, потому что вижу то, что вам недоступно, потому что я свободна, а истинная, абсолютная свобода возможно только лишь на дне. Падение? Да. Но падение — это тоже форма бытия. На то человеку и дана свободная воля, чтобы иметь возможность выбора. Из всех возможных я выбрала именно эту форму. Падение? Да. Но сво-бод-ное падение! Что? Семья? А вот этого не трогай! — отрезает она.