Журнал «Дарьял» - DE PROFUNDIS

И уже нет смысла спорить об абсолютной свободе и воле Абсолюта, о хитроумных подменах, жертвой которых она стала, ввергнув себя в рабство более чем до Исхода, страшное, о самом Исходе, который в действительности не что иное, как самовлюбленное, эгоистичное бегство. Нет смысла, и возможности уже тоже нет, потому что компания становится все пестрей, все разношерстней, как на весеннем балу у Воланда: вот бывший актер, однажды и навсегда облачившийся в роль наследного принца в изгнании, вот тихо спивающийся урка, вот и Алена — жена наркомана с 20-летним стажем, заявилась с Алешей — своим 13-летним, но уже приворовывающим сыном… Мне душно, мне больно, я сейчас позорно разревусь… — Уведи меня отсюда, — шепчу я своему гиду и, оглянувшись напоследок, вижу, как Алеша залихватски опрокидывает встречный…

х х х

Мой спутник с кавалергардской статью, мой гид, мой Вергилий…

— Тебя-то как сюда занесло?

Мы встретились случайно, спустя много лет. Когда-то сидели за одной партой, читали одни и те же книги, очень дружили. После армии я его не видела — исчез, казалось, прочно и навсегда. И вот…

— Что ж, могу рассказать, если хочешь. Встретил тебя — и всколыхнулось что-то — будто щенячьим запахом повеяло — теплым таким, молочным… Детство, что ли? Даже вдруг сердце защемило…

— Собак любишь по-прежнему?

— А то!

— Тогда пойдем, со своей познакомлю.

— Неужели в гости приглашаешь? Тогда давай захватим что-нибудь плеснуть за жабры — разговор у нас долгим будет, горло пересохнет. Расход тянешь?

Ел он мало. Больше пил. С каждой рюмкой как бы трезвея, легчая, бравея и вырастая в глазах, главным образом, собственных, по мере взбирания на котурны, с которых и держал речь…

— Ты знаешь, я и в детстве подарком не был. Район, где я вырос, славился на весь город: «чужаки» к нам по вечерам заглядывать не рисковали. Драться приходилось часто. Не раз меня буквально размазывали по асфальту. Но знаешь такую птичку — феникс называется? — вставал, зализывал раны и шел — получать с обидчиков. Родители, которым было не до меня — каждый из них своей жизнью жил, убрали меня с глаз долой в высшее погранучилище. Там классно: преподаватели — настоящие аристократы, из тех еще, помимо основных предметов — светский этикет, языки, танцы… Зеленые погоны — единственные, которые я бы носил. Но не пришлось. За считанные месяцы до этих лейтенантских погон приехал в отпуск домой и подрался по обыкновению. Тяжкие телесные, статья светила… Папаша постарался — решетка в срочном порядке была заменена армией. К тому времени я уже был мастером по дзюдо. Попал в спецназ. После учебки отправили за кордон — защищать социализм в Польше. То было как раз время «Солидарности», помнишь? Представь себе, нас 200 человек против пятитысячной демонстрации, которую следует разогнать. У нас только трактор, пластиковые шлемы, такие же щиты и дубинки, стрелять приказано запрещено. Из разъяренной толпы летит оружие пролетариата — булыжники, с крыш — балки, бетонные плиты, — все что под руку попадается. За две недели 60 наших ребят погибло. Тут явно озвереешь… Врезаешься вслед за трактором в эту толпу и машешь дубинкой, не разбирая, кто перед тобой. Сколько десятков человек я там покалечил, не знаю. Но досталось и мне. Как-то, не надев бронежилета (а они у нас поначалу были советские, страшно, до кровавых мозолей натирали подмышки), почувствовал укол в грудь. По запарке не понял. Иду к товарищам, а они у меня в розовом тумане. Отключился… Очнулся только в госпитале. Оказалось, то ли заточкой, то ли ножом меня долбанули. С частью легкого пришлось расстаться. Но встал быстро, помогла «живая водичка» спирт. От запекшейся крови одежда на нас расползалась по ниткам. По ночам (а жили в палатках на 10 человек) задыхались от ее тошнотворного запаха, он преследовал нас повсюду. Мыться, стираться было негде. Случалось, просыпаешься, а на тебе смотрят маленькие красные злобные точки — на груди сидит крыса. Однажды проснулся от того, что грызла мои волосы. Бегали они по нам, как по родной помойке, очень уж их запах крови притягивал. Из жратвы — только тушенка, которую и разогреть-то негде. Словом, этакий лагерь гладиаторов. Дело едва не дошло до «восстания Спартака». Захожу к нашему чисто вымытому и выбритому начальнику. Совсем не по ранжиру разваливаюсь в кресле и предъявляю ультиматум: если не обеспечите нам нормальных условий, захватываем оружейные склады и уходим за границу. Это, кстати, было вполне возможно: «капиталистический лагерь» рядом, никто бы нас остановить не смог. Начальство это прекрасно поняло: уже назавтра мы были при всем необходимом. А может, и стоило бы тогда дернуть? До сих пор задаюсь этим вопросом…

Но было там и то, что, наверное, больше никогда не повторится: любовь. Большая, сказочная. И она была сказочная красавица и к тому же — белая кость, голубая кровь. Отец — потомственный офицер, деды и прадеды еще царю-батюшке служили. Когда я заявил начальству, что хочу жениться, меня в 24 часа выслали восвояси «за связь с местным населением». Сын родился уже без меня. Никогда его не видел… Душка не хватило съездить — руки-то в крови… Короче, вернулся. После ранения у меня с дыхалкой проблемы начались — как-никак пол-легкого оттяпали.

— То-то я смотрю, ты за астмопентом то и дело тянешься!

— Мне без него и сейчас не жить. А тогда… Совсем слег. Несколько месяцев только и видел мир, что из больничного окна. Смотрел и думал: “Хоть бы еще разок по этой травке походить”… Мои сердобольные родители, прослышав об одном гомеопате-кудеснике, повезли меня к нему в Тбилиси. И не даром: привезли на носилках, а вышел уже на своих двоих. Оклемался, пошел было в военкомат требовать компенсации. А там сидит этакая вальяжная, сытая, холеная рожа и бросает мне свысока: «А я тебя туда не посылал!» Ну, я ему высказал все, что думаю обо всех его сородичах вплоть до седьмого колена, швырнул в эту сытую рожу свой орден — «Железный солдат» у меня был. Сам Ярузельский трясущимися руками привинчивал. И добавил: «Случись что, меня вам долго искать придется!» С тем и ушел, дав себе слово, что на это государство не буду горбатиться никогда.

— Чем же промышляешь?

— Было время, вышибалой в кабаке работал. А теперь должки вышибаю с тех, кто стесняется их отдавать… Да ты не махай! Таких я не трогаю, только крутизну! А если увижу бомжа, валяющегося на газоне, непременно подойду, подниму, отряхну, еще и денег дам. Если есть.

— А сам-то где живешь?

— Мой адрес — не дом и не улица, — с усмешкой ответствует он. — Я всегда сам по себе. Хотя семья была и у меня — жена, дочка. Но вот что странно: и из роддома сам забирал, и на руках качал, а отцовских чувств никаких, хоть тресни. Как, впрочем, и сыновних… Может, в той мясорубке отшибло? Да и не по мне это: где был? Куда идешь? Как говорится, рожденный летать…